– Ничего я такого не думаю, и вы прекрасно об этом знаете. Буду вам очень обязан, если впредь вы избавите меня от своих плоских шуток.
Эшенден пожал плечами, и теперь, припомнив этот разговор, сделал то же самое. Все они одинаковы. Рвутся к цели и нерешительны в средствах. Свершившийся факт готовы использовать в своих интересах, но ответственность за него предпочитают переложить на кого-то другого.
Эшенден вошел в кафе гостиницы «Отель де Пари» и, увидев Гербартуса, который сидел за столиком лицом к двери и пил чай, набрал полную грудь воздуха, словно собирался нырнуть в ледяную воду. Делать нечего. Решение должно быть принято. Когда Гербартус увидел Эшендена, его чисто выбритое лицо с тяжелым подбородком просияло, и он протянул ему громадную волосатую руку. Это был высокий смуглый мужчина могучего вида с пронзительными черными глазами. Его никогда не мучили угрызения совести, он был бескорыстен, а потому безжалостен.
– Как прошел обед? – спросил он Эшендена, когда тот сел. – Вы поделились с послом нашими планами?
– Нет.
– Вот и правильно. Таких людей в серьезные дела лучше не посвящать.
С минуту Эшенден внимательно разглядывал Гербартуса. Лицо поляка приобрело какое-то странное выражение, все тело напряглось – в это мгновение он был похож на готового к прыжку тигра.
– Вы читали «Отца Горио» Бальзака? – вдруг спросил Эшенден.
– Читал – лет двадцать назад, когда еще был студентом.
– Помните спор Растиньяка и Вотрена о том, может ли человек утвердительно кивнуть головой, если знает, что этим кивком обрекает на смерть китайского мандарина, но наследует все его несметное богатство? Этим вопросом задавался еще Руссо.
Крупное лицо Гербартуса расплылось в широкой улыбке:
– Спор Растиньяка и Вотрена тут ни при чем. Нелегко отдать приказ, в результате которого погибнет много людей. Кроме того, от этой операции никакой личной выгоды. Когда генерал отдает приказ о наступлении, он точно знает, сколько народу погибнет. Ничего не поделаешь – это война.
– Идиотская война!
– Победа в ней принесет моей родине свободу.
– Посмотрим еще, как ваша родина этой свободой распорядится.
Вместо ответа Гербартус только пожал плечами:
– Предупреждаю, если вы не воспользуетесь этой возможностью сейчас, следующая едва ли скоро представится. Мы не можем каждый день посылать связного через границу.
– Вам не делается неуютно от одной только мысли, что этих несчастных разорвет в клочья? Кроме убитых, будут ведь и покалеченные.
– Мне это не нравится. Я уже говорил – раз многочисленных жертв не избежать, мы должны решиться на этот шаг только в самом крайнем случае. Мне очень бы не хотелось приносить в жертву этих несчастных, но если это все же произойдет, страдать бессонницей я не буду, да и аппетита тоже не потеряю. А вы?
– Вряд ли.
– За чем же тогда дело стало?
И тут Эшенден почему-то вспомнил остроконечные звезды в морозном небе, на которые взглянул, когда шел по ночной улице. Целая вечность, казалось, прошла с тех пор, как он сидел в просторной посольской столовой и слушал историю сэра Герберта Уизерспуна про его удачную карьеру и незадавшуюся жизнь. Увлечения мистера Шефера и его собственные мелкие интриги, любовь Байринга и Розы Оберн – как все это мелко, незначительно! Человек, у которого от колыбели до могилы всего один шаг, живет такой бессмысленной жизнью. Ничтожество! Яркие звезды сверкали в безоблачном ночном небе.
– Я устал, не могу собраться с мыслями.
– Через минуту я должен идти.
– Тогда, может, бросим жребий?
– Жребий?
– Ну да. – И Эшенден достал из кармана монетку. – Если «орел» – скажете вашему человеку, чтобы действовал; если «решка» – все отменяется.
– Отлично.
Эшенден положил монетку на ноготь большого пальца и ловким щелчком подбросил в воздух. Когда монетка, перевернувшись, упала на стол, Эшенден проворно накрыл ее ладонью. И он, и Гербартус одновременно подались вперед, и Эшенден медленно отвел руку. Гербартус глубоко вздохнул.
– Так тому и быть, – сказал Эшенден.
Случайный знакомый
[60]
Выйдя на палубу и увидев перед собой низкий берег и белый город, Эшенден ощутил дрожь приятного волнения. В этот ранний час солнце только-только поднялось, но море уже поблескивало, словно бескрайнее зеркало, а над головой синело небо. И теплое утро обещало знойный день. Владивосток. От одного названия становилось понятно, что ты на краю земли. Путешествие выдалось долгим: от Нью-Йорка до Сан-Франциско, потом через Тихий океан на японском судне до Иокогамы, а из Цуруки на российском корабле (на борту он был единственным англичанином) – по Японскому морю. Из Владивостока он намеревался попасть в Петроград, по Транссибирской магистрали. Задание это было самым важным из всех, порученных ранее, и Эшендену нравилось ощущение ответственности, которое он испытывал. Ему предоставили полную самостоятельность, снабдили практически неограниченными средствами (в денежном поясе, который он носил на теле, хранилась столь огромная сумма, что его шатало всякий раз, когда он о ней вспоминал), и хотя порученное дело выходило за пределы человеческих возможностей, Эшенден этого не знал и готовился к его выполнению с присущей ему уверенностью, не сомневаясь, что справится. Он с уважением относился к свойственным представителям человечества чувствам и восхищался ими, а вот интеллектуальные способности людей оценивал крайне низко: принести себя в жертву давалось человеку куда легче, чем выучить таблицу умножения.
Эшенден безо всякого энтузиазма думал о десяти днях, которые ему предстояло провести в российском поезде, и по Иокогаме ходили слухи, что в одном или двух местах взорваны мосты и железнодорожное сообщение прервано. Ему говорили, что шайки солдат, которые никому не подчинялись, ограбят его дочиста и оставят в степи на верную смерть. Такая перспектива не могла радовать. Но поезд отправлялся по расписанию, и, что бы ни произошло потом (Эшенден всегда полагал, действительность обычно отличалась от ожиданий в лучшую сторону), он твердо решил занять место в вагоне. Сойдя с корабля, он намеревался прямиком направиться в британское консульство и выяснить, позаботились ли о нем. Но по мере того как они приближались к берегу и Эшенден мог лучше разглядеть грязный и неухоженный город, у него вдруг возникло чувство одиночества. Он знал лишь несколько русских слов. Из всей команды на английском говорил только второй помощник капитана, и пусть тот обещал оказывать ему всяческое содействие, англичанин все более склонялся к мысли, что рассчитывать он может исключительно на себя. И испытал огромное облегчение, когда после швартовки к нему подошел невысокий молодой мужчина с копной растрепанных волос, по виду еврей, и спросил, не он ли – Эшенден?
