– Тепло! Кровь по жилам побежала.
– Выпить немного хочешь, Бутаков? – спросил Евгений Ильич.
– Если нальешь, не откажусь.
– Налью, – Евгений Ильич поставил на стол вторую граненую рюмку.
– За что выпьем? – спросил гость, глядя на Самохвалова. – Виделись мы с тобой совсем недавно, на прошлой неделе, так что за встречу пить не будем.
– А ни за что, просто так.
– Ну давай так выпьем.
Они, не чокаясь, опрокинули по рюмке водки, закусили ветчиной, захрустели огурцом, разрезанным на четыре части, посмотрели друг на друга.
– Что скажешь, Евгений? Согласен?
– Погоди, Бутаков, не все сразу.
– Вечно ты осторожничаешь! Сколько тебя знаю, ты всегда перестраховывался, во все времена был крайне осмотрительным. Но я тебе предлагаю дело, настоящее дело. Наша контора, вернее, ваша контора, просуществует еще год или два, а затем все разбегутся или подохнут с голоду. Я обратился к тебе, потому что ты профессионал, потому что ты на хорошем месте, да и знаю я тебя, как-никак, однокурсники.
– И я тебя давно знаю, Гриша, очень давно, – согласился Самохвалов. – Что-что, а устроиться в жизни ты всегда умел.
– Ну, знаешь ли… Такого тестя, как твой, у меня никогда не было.
– При чем здесь тесть?
– Ни при чем, это я так, к слову. Хочу показать Тебе кое-что.
Бутаков, не торопясь, снял очки в золотой оправе, идеально чистым носовым платком, от которого исходил запах дорогого мужского одеколона, протер стекла, снова надел очки и лишь после этого извлек из внутреннего кармана пиджака конверт с фотографиями.
– Посмотри, – Григорий Германович положил конверт на стол перед Самохваловым. – Думаю, сговорчивее станешь.
– Что здесь?
– Да ты посмотри сначала, а там, кто знает, может и начнешь рассуждать в нужном направлении.
Евгений Ильич взял в руки не заклеенный конверт стандартного размера. Даже на ощупь можно было догадаться, что в нем фотографии.
– Ну, давай, вытаскивай, – с ехидной улыбкой торопил его Бутаков. – Тебе это, возможно, покажется не столь уж интересным или новым, а вот Зинаиде и твоему шефу, генералу Потапчуку, думаю, будет чрезвычайно любопытно посмотреть.
– Что это? – внутренне холодея, Евгений Ильич не спешил вынимать снимки.
– А ты посмотри, посмотри, не спрашивай.
Самохвалов вытряхнул из конверта с десяток фотографий.
Его лицо сразу же покрылось пунцовыми пятнами, уши горели. На всех фотографиях был запечатлен он, и не один, а с женщиной. Вот они сидят за столиком и пьют вино, вот они целуются, а вот они уже в гостиничном номере. Самохвалов просматривал один снимок за другим, из пунцового его лицо превратилось в бескровную серую маску, на лбу выступил пот. Даже под носом заблестели несколько капель.
– Нравится? – с холодным, бесстрастным цинизмом в голосе осведомился Бутаков.
– Мерзость! – скривился Евгений Ильич, отодвигая от себя снимки. – Самая настоящая мерзость!
– А когда трахался, тебе, по-моему, нравилось.
Вон какая гамма чувственных удовольствий на блаженной физиономии. Ну, да это понятно. Чистая работа, а? Видишь, как все сделали. Вели тебя, в ресторане сняли, затем в номере.
– Хорошо еще, что под одеялом не снимали!
– Зачем, и так все видно.
– Она.., ваш человек?
– Наш, не наш, – ушел от ответа Бутаков. – А какая разница?
– Стерва!
– Это как сказать, с чьей точки зрения посмотреть. Если с твоей, то да, стерва, а если с моей, то вполне нормальная женщина, хорошо работает.
Видишь, когда надо, тебя показывает, а сама почти на всех снимках – со спины.
– Стерва! – Самохвалов резко опрокинул бутылку, переливая водку через край рюмки.
– Да ты не нервничай, Евгений Ильич, ничего страшного пока не произошло, это всего лишь фотографии. Мало ли что когда-то в гостиничном номере было. Гостиница «Заря», в Питере – помнишь?
– Какая мерзость! – Самохвалов одним глотком опорожнил стограммовую рюмку водки, схватил со стола снимки.
– Еще полюбоваться хочешь? Ты уже, небось, забыл об этом приключении? А жена у тебя, я знаю, ревнивая, да и шеф твой мужик принципиальный.
Постоянно акцентирует, что у него работают морально устойчивые ребята. Вот она, моральная устойчивость, не прикрытая даже фиговым листочком! Но согласись, баба ничего, а?
– Сказал бы я тебе, Бутаков, да не хочу матом ругаться.
– Ругайся на здоровье, чего уж тут! Можешь даже эти карточки в печку бросить.
– И брошу.
– Бросай, я тебе разрешаю. Правда, этим ты ничего не изменишь.
Самохвалов вскочил из-за стола, сжимая в руках фотографии, открыл металлическую дверцу печки. Оттуда пахнуло жаром, дрова ярко пылали. Евгений Ильич бросил снимки в огонь. Два из них упали на березовые поленья. Он подхватил их и, обжигая руки, сунул в самое пекло.
Огонь быстро уничтожил глянцевые листки фотобумаги.
Самохвалов облегченно вздохнул.
– Ну сжег ты их, немного полегче стало на сердце, не правда ли?
– Правда. Будь ты неладен, Бутаков, вместе со своими людьми и выгодными предложениями!
– Предложения, кстати, толковые, и ты нам нужен, Евгений Ильич, очень. Не был бы нужен, не стали бы тратить на тебя ни время, ни деньги. Это ты бабу за бесплатно трахал, а я ей исправно платил, опять же фотограф… Работай, как работал, только в нашей команде, и мы обо всем забудем.
– Можешь гарантировать, что снимки не всплывут?
– В таком деле никто ничего не может гарантировать. – Бутаков улыбнулся. – Если ты с нами, то, сам понимаешь, какой нам резон пускать снимки в ход? Никакого. Ты же профессионал, без моих объяснений это знаешь. С другой стороны, можно отнести пару фотографий в какую-нибудь популярную газетенку, заплатить немного денег, дать кратенькую информацию о тебе, а журналисты уж постараются раздуть из этого сенсацию. И вылетишь ты из ФСБ, как пробка из бутылки, мгновенно. Отправят тебя к черту на кулички…
– Никуда меня не отправят!
– Так ты согласен?
– Подожди, Бутаков, подожди… Я даже не предполагал, что ты такая сволочь!
– Да что ты, Женя, какая я сволочь, просто я профессионально выполняю свою работу. Мне за это деньги платят, и поверь, немалые, во всяком случае, получаю я в несколько раз больше, чем ты.
Бутаков все рассчитал. Он знал, что Самохвалов будет сопротивляться, всячески пытаясь оттянуть ответ, и поэтому прихватил с собой конверт с фотографиями, понимая, что это добьет полковника.
