И вот знаменательный день настал. Сидя перед зеркалом, Дениз доверилась мастерству гримёра и мысленно прогоняла роль и арии. Когда же настало время взглянуть на себя, девушка на мгновение оторопела. В зеркале отражалась незнакомая особа с выведенными чёрной дугой бровями и ярко подведёнными глазами, отчего и без того большие глаза Дашеньки казались излишне огромными. На фарфорово-белом лице алые щёки и губы смотрелись ужасно, и девица, взирающая на мадмуазель Томилину, выглядела крайне вульгарно. Потеряв дар речи, Дашенька, в недоумении взглянув на гримёршу, промычала что-то невнятное, и мадам Вивьен, разгадав немой вопрос актрисы, понимающе засмеялась и пояснила:
– Твоё лицо должно быть заметно даже с галёрки и не смотреться размытым пятном.
Девушка спорить не стала, а тут же нашла в своём преображении положительные стороны. «В таком виде меня не то что соседи по поместью – мать родная не узнает», – подумала она и уже более благожелательно посмотрела на незнакомку в зеркале.
Вскоре звонок возвестил о выходе на сцену, и Дашенька, выдохнув, поспешила покинуть гримёрку. Стоя за кулисами, новая актриса в волнении покусывала губы, и, заметив в её глазах лихорадочный блеск, месье Годар ободряюще улыбнулся:
– Не бойся, девочка. Представь, что зал – это всего лишь декорации, а настоящая жизнь она здесь, на сцене. Всё будет хорошо, – подмигнул ей пожилой актёр, и на душе Дашеньки потеплело.
Когда оркестр заиграл увертюру, и открылся занавес, сердце девушки суматошно заметалось, а ноги, налившись свинцом, не хотели слушаться. Каким образом она оказалась на сцене, Дашенька понимала слабо, но стоило ей запеть, как связь с реальностью отступила, и страх улетучился сам собою. Она действительно не видела ни пёстрые ряды зрителей, ни сотни устремлённых на неё внимательных глаз, ни трепетный блеск тысячи свечей, лишь прекрасная музыка звучала в её душе, и колдовство звуков заворожило юную певицу. Дашенька проживала каждую строчку и фразу оперы и настолько увлеклась ролью, что публика не могла не поддаться очарованию дебютантки, и стоило спектаклю закончиться, как буря оваций сотрясла стены зала, а дождь из цветов засыпал сцену.
Успех был ошеломляющий, и имя новой примадонны наперебой зазвучало в столичных салонах.
Сезон набирал обороты, господа рассылали приглашения на именины, вечера и приёмы. Жизнь бурлила сверкающим фонтаном, захватывая людей в свой шумный поток. В преддверии Рождественского Императорского бала Петербург взбодрился и, наполнившись тщеславной суетой, напоминал собой переполненную рыбную сеть, в которой, искрясь, переливаясь и толкаясь, трепыхались и мелкие пескари, и хищные щуки, и благородная стерлядка. На главный царский приём господа стекались со всей России, и столица, буквально задыхаясь от наплыва гостей, тяжело пыхтела печными трубами доходных домов и меблированных комнат.
Кроме императора, императрицы и членов царской семьи, на приёме присутствовали все придворные чины: гофмейстеры, гофмаршалы, шталмейстеры, церемониймейстеры, камергеры, камер-юнкеры, статс-дамы, фрейлины и пажи. Оказывалось царское уважение послам и гостившим в России знатным иностранцам. Не обходили высочайшим вниманием гражданских чиновников, имевших по "Табели о рангах" четыре высших класса. Жаловали подобной честью и живущих в Петербурге генералов, и губернаторов, и предводителей дворянства. Господа на приём должны были являться с женами и взрослыми дочерями, а в качестве партнёров по танцам на бал приглашались гвардейские офицеры по два человека от каждого полка, для чего создавались специальные графики-разнарядки, позволяющие соблюдать очередность.
Во дворце собирался весь цвет аристократии, и приглашённым не явиться на придворный бал было недопустимой провинностью. От участия в ассамблее могла избавить разве что серьезная болезнь или хуже того – смерть…
Прекрасным морозным днём Сергей Шелестов подъехал к знакомому дому на Адмиралтейском. С порога почувствовав терпкий запах дорогих сигар, князь мысленно улыбнулся. «Похоже, здесь всё по-прежнему» – подумал он и, передав услужливому дворецкому подбитую мехом накидку, легко взлетел по мраморным ступеням лестницы. В зале, заполненном мужским гомоном, сигаретным дымом и блеском офицерских эполет, Сергей Дмитриевич огляделся, с удовлетворением отмечая лица сослуживцев, и тут же сам сделался объектом всеобщего внимания. Зал разразился громкими возгласами, и Шелестов, продираясь между столами, благодушно отвечал на приветствия и дружеские рукопожатия офицеров.
– Сергей Дмитриевич! Ну, наконец-то! Мы уж вас заждались! – помахал князю граф Белозерский, показывая на свободное место рядом с собой и поручиком Вересовым.
Друзья обнялись и, обменявшись подобающими моменту любезностями, сели за стол.
– Весь цвет Петербурга давно уже в сборе, а вы, капитан, смотрю, не особо торопились в столицу, – разливая по бокалам шампанское, усмехнулся поручик.
– Пришлось несколько задержаться на службе, – принимая бокал, улыбнулся Шелестов и, чокнувшись с приятелями, пояснил: – Передавал дела своему приемнику. После моего ранения отец добился перевода в Петербург. Так что теперь я надолго с вами, – князь приветственно приподнял бокал и пригубил вино.
– Серьёзное ранение? – озабочено нахмурился Вересов.
– Вовсе нет, – отмахнулся Шелестов. – Так, пустяки… Но батюшка так встревожился, что подключил все связи.
– Дмитрия Алексеевича понять можно, – вздохнул Белозерский. – Кавказ забрал у него старшего сына, разумеется, он не хочет лишиться и единственно оставшегося наследника.
– Это так… Как Александра не стало, отец взялся меня особо опекать, – согласился Сергей Дмитриевич. – Честно говоря, я и сам собирался проситься в отставку. Пора уже подумать о семье, – признался он и, оживлённо встрепенувшись, поинтересовался: – Вы сами в столице давно? Что нового слышно в петербургских салонах?
– Да сами вот только на прошлой неделе вернулись, – улыбнулся Вересов.
Обмениваясь новостями, мужчины загалдели и, не забывая потягивать вино, подшучивали друг над другом.
– Похоже, сезон обещает быть весьма горячим, – подмигнул друзьям поручик.
– Уверен, в невестах недостатка не будет, – улыбнулся Шелестов. – Барышни слетаются в Петербург, словно бабочки в райские сады. И нам скучать не придётся.
– Серж, ты не поверишь, но Пьер тоже намерен покончить с холостяцкой жизнью, – сообщил Вересов, подталкивая в бок Белозерского.
– И тебе, Алексей, следовало бы остепениться, – фыркнул граф, косясь на разомлевшего приятеля.
Обсудив, в каких домах устраиваются приёмы, и кто куда приглашён, Белозерский с Вересовым, взглянув на часы, поднялись из-за стола.
– Сегодня в Михайловском дают «Севильского цирюльника», – проговорил Белозерский. – Говорят, занятная вещь. Серж, ты с нами?
– Билетов не достать, – поддержал приятеля Вересов и похвастался: – Князь Шеховской уступил нам свою ложу.
– А почему бы и нет, – тоже поднялся Шелестов и последовал за друзьями на выход. – Давненько я в театре не бывал, – натягивая перчатки, задумался он и улыбнулся. – Мечтаю вновь услышать мадмуазель Катуш.
