— Оставьте, Волконский. Народы не объявляют и не заканчивают войны. Правители бросают невинных в пекло! Гордыня… Вот буквально накануне, — продолжал царь, — беседовал я с одним арестованным и даже, признаюсь, выпил с ним чарку-другую… — Царь стукнул кулаком по столу, да так крепко, что чашка с кофе опрокинулась, и напиток разлился по столу причудливым узором.
Волконский вздрогнул от такой неожиданности и испугался, не навлек ли он противоречием своим на себя гнева государева.
— Как я мог так поступить?! — воскликнул Александр. — Ко мне!
В залу вбежали два царских адъютанта, два казачьих полковника — Найденов и Баранников.
— Господа, сию же минуту отправляйтесь в Петропавловскую крепость и остановите исполнение приговора ротмистру Ушакову. Молю Господа, лишь бы только его еще не казнили. Братцы, одна нога здесь, другая там!
Минуты не прошло, как казаки уже неслись бешеным аллюром к крепости. Погрозив у ворот кулаком солдату, попытавшемуся выяснить, по какому такому делу в Петропавловку пожаловали два всадника, Найденов направил лошадь к шлагбауму, который она с легкостью перескочила. Баранников, не мешкая, последовал за ним.
Еще не осадив лошадь, Найденов на ходу прокричал что было мочи:
— Высочайшее повеление!
Офицер и гражданский растерянно переглянулись, и в тот же миг осужденный повис на веревке.
Глава восемнадцатая
Война не отпускала. Ветераны восемьсот двенадцатого года болели и умирали. Здоровые же зачастую творили беззаконие. По итогам их действий общество переменило отношение свое к событиям Отечественной войны и с яростью и с каждым днем усиливающимся цинизмом обрушилось на тех, кто еще недавно спасал Отечество от позора оккупации и последующего рабства.
1 августа 1819 года бывший французский военнопленный Матье Сибиль, волею судьбы оставшийся в России и впоследствии, не без влияния самогонки, влюбившийся в нее до самозабвения, прогуливался по Летнему саду. Мимо проходили разные люди, кавалеры и дамы, красивые, стройные, не очень привлекательные и полные…
Человек с кудрявой шевелюрой и ухоженными бакенбардами привлек внимание Матье, когда в довольно бесцеремонной манере пытался заинтересовать своей персоной одну из дам. Дама была явно недовольна приставаниями этого мужчины, его навязчивость утомляла женщину и лишала сил. Она вот-вот готова была сдаться.
— Зря вы так стараетесь, сударь, — обратился к нему Матье по-русски, но с акцентом. — Дама не желает с вами общаться.
— А вам, сударь, какая печаль? — надменно ответствовал Матье ловелас.
— Никакой, сударь. Кроме того, что дама явно не желает вашего общества.
— Вам-то почем знать? Да и какое, право, ваше дело? — с вызовом ответил мужчина.
Его кудри растрепались на ветру, он взволнованно задышал и придвинулся к Матье на недопустимо близкое расстояние. Матье слегка отодвинулся в сторону.
— Любой нормальный кавалер вступится за даму, которую обижают.
— А почему вы решили, что я ее обижаю? Красавица моя, скажите же ему, наконец…
Ловелас обернулся и, к своему удивлению, не обнаружил даму рядом с собой.
— А где она? — растерянно произнес он, обращаясь к Матье.
Тот лишь плечами пожал и, развернувшись, проследовал прочь. Мужчина с бакенбардами тронул его за плечо. Матье резко развернулся.
— Желаете дуэль? — с усмешкой проговорил он.
— А какой смысл, раз она ушла? Не пропустить ли нам по бокалу вина? Вы, как я слышу, француз. И не боитесь разгуливать здесь один?
Матье посмотрел на этого маленького человека с бакенбардами, вспомнил, что дома его никто не ждет, да и дома у него нет, есть лишь комната, которую он снимает на Фонтанке у бывшего сослуживца своего друга Мишеля. Молча кивнув, он вверил себя в руки случайного знакомого.
— А я стихи пишу, знаете ли, — торжественно заявил кудрявый человек с бакенбардами.
Матье поднял на него тяжелый взгляд.
— И что? Я тоже писал стихи, будучи кадетом. Все пишут стихи в вашем возрасте, мон ами. Это дурацкая забава. Она ни на хлеб не даст заработать, ни другого толку от нее нет.
— Меня Саша зовут, — тихо представился человек с бакенбардами, — и мои стихи — это единственное ремесло, которым я владею. Они же дают мне возможность зарабатывать на хлеб. Я — очень хороший поэт. У меня очень хорошие стихи. Вам повезло, — Саша залпом опустошил фужер игристого вина.
— Александр — славное имя. Ранее только для Македонии и Греции, а ныне и для России и всей Европы, — со вздохом заметил француз. — А вы, Саша, попомните мои слова: никогда и никому не говорите, что у вас хорошие стихи. Это дурной тон. Такое нахальство не поможет вам напечататься.
— Я запомню ваш совет, сударь. Коли неинтересно мне иное занятие, кроме военного дела и стихосложения, стало быть, следует выбрать военное дело?
— Полагаю, да. А стихи что? Это вещь, в быту полезная. Легче завоевывать сердца. Хотя на вашем месте, дорогой мой, я бы оставил насиженное место и, пока не поздно, поскитался бы по прихоти своей, тут и там. В этом есть большой смысл, коль Всевышний устроил так, что в мире много стран, морей и океанов. Надо посетить.
— Как вы это красиво сказали, словно язык русский ваш родной, — с восторгом отметил поэт Саша. — А вот, если так: «По прихоти своей скитаться тут и там, дивясь невиданным природы красотам…»?
— Неплохо. Но над рифмой надо бы поработать. Слишком просто.
Придя домой, Матье долго думал об этом забавном молодом человеке. Приятный в общении, бесспорно, любознателен и не без таланта.
— Какая интересная страна… — размышлял вслух француз. — Было бы не так промозгло в Петербурге, не тосковал бы я по Провансу и Шампани…
Поступив на русскую службу, Матье некоторое время искал своего друга Михаила Ивановича Ушакова, но долго никаких известий о нем не имел. Ходили разговоры, будто бы после ареста по подозрению в государственной измене был он без особого шума казнен. Родители его умерли вскоре после войны, дом на Тверском бульваре, сильно пострадавший в пожаре, но отстроенный кое-как, достался дальним родственникам.
Со временем Матье стал все реже вспоминать человека, которому был обязан жизнью и который, скорее всего, именно из-за него потерял свою жизнь. Однако чтобы увековечить в своем роду, если у него, конечно, когда-нибудь будет потомство, память о своем спасителе, безвинно пострадавшем за свою доброту, он решил сменить имя и с недавних пор стал величаться Михаилом Ушаковым.
Однажды вечером в дверь его квартиры постучали. На пороге стоял человек. Почтальон или посыльный, из низкого сословия.
— Господин Ушаков?
Матье-Михаил кивнул.
— Извольте получить посылочку, — он протянул ему небольшой сверток и исчез.
