– Вы хотите знать о моей матери? Что именно?
– Что с ней было после того, как отец попал в Шпандау?
– Аресты и допросы. Допросы и аресты. Лагерь для интернированных. И другой лагерь. И так до 1947 года.
– Но она навещала отца?
– До 1947-го.
– Почему?
– Потому что… его все предали. И Гитлер, и Германия, и мать, что, наверное, непростительно. Хуже всего было, что мы все, четверо детей, узнали о том, что она собралась с ним развестись в 1947 году, из газеты. И мать… она допустила, чтобы ее личное письмо было процитировано там, в газетах. Это было неправильно. Мы все осудили ее. И, конечно, отец тоже расценил это как предательство, ибо все жены узников Шпандау хранили верность мужьям, смиренно дожидаясь их выхода из тюрьмы. Но у матери уже был другой мужчина. Наверное, ее трудно осуждать. Нужно было к кому-то прислониться. Но не так громко. Не так яро.
Письмо Генриетты фон Ширах, что она написала мужу в тюрьму, было для Бальдура громом среди ясного неба, – нет, он не был убит, не уничтожен морально, просто еще раз убедился в том, что высокие отношения присущи только поэзии и литературе. Вываливать личную жизнь на всеобщее обозрение, позволив опубликовать такое письмо в газетах, – не лучшая идея, считал он. И разорвал ее фотографию, которую по привычке держал у себя в камере вместе с фотографиями детей. Что же это было за письмо, которое с удовольствием смаковали, как сладкую сплетню?
«Спрашивал ли ты когда-нибудь, как нам удается выжить? Было ли хоть раз так, чтобы ты, сидя в своей камере, вместо изучения философии, латыни, французского, вместо сочинения стихов и размышлений о том, чтобы исправить наше положение в истории, как ты это называешь, действительно посмотрел в глаза реальности и поинтересовался, откуда возьмется еда для твоей жены и твоих детей?
Ты изолировал себя от всего и от всех, ты витаешь в облаках, как было почти всегда со дня нашей свадьбы…»
68
Если эта часть письма была адресована Бальдуру, то следующая часть адресовалась читателям, которые должны были увидеть это письмо. Остановимся на этой части чуть подробнее:
«Помнишь тот день 1943 года, когда я пришла в Берхтесгаден после посещения моих друзей в Амстердаме и принесла журнал ”Лайф“, который я купила на обратном пути через Лиссабон? Я показала его Гитлеру, который, как ты знаешь, почти никогда не видел заграничных публикаций. Я указала ему на статью в журнале о войне и ее бесчеловечности. Ты помнишь, что случилось? В это время ты был в комнате. Гитлер взорвался и сказал: ”Вы должны научиться ненавидеть, все вы. Вы слишком сентиментальны“. Я видела, что мое присутствие раздражает фюрера, и когда уже собиралась уходить, Мартин Борман, желая успокоить Гитлера, поставил пластинку. Я дошла до лестницы и услышала звуки вагнеровской ”Гибели богов“. Совершенно внезапно я поняла, что те, чье общество я только что покинула, и ты среди них, обречены»
69.
Да-да, главный посыл письма – объяснить всем, что она, Генриетта, всегда была по ту сторону или даже просто в неведении, – и тем не менее предрекла гибель богов. Этот абзац письма отсылал предполагаемых читателей к истории о том, как Генриетта, приехавшая из оккупированной Голландии, холодно заметила фюреру, что случайно стала свидетельницей депортации евреев оттуда, и ей показалось, что с людьми обращались жестоко. В своей книге воспоминаний (а всего она написала несколько книг, художественная и фактологическая ценность которых невысока) Хенни уже в подробностях описала, как спорила с фюрером и как тот разъярился на нее за то, что она заступалась за людей. Было ли это правдой? Или эта история была если не сочинена, то несколько раздута фон Ширахами, которых в 1943 году Гитлер в Бергхофе принял прохладно? Вот что сам Бальдур фон Ширах сказал по этому поводу тюремному психиатру Леону Голденсону в 1946 году в Нюрнберге, за год до письма Генриетты. Замечу, что интерпретация событий Бальдуром несколько отличалась от интерпретации, представленной Генриеттой и в письме мужу, и в книге, которую она написала годы спустя: «Он сказал, что, когда в 1943 году он со своей женой приехал на несколько дней погостить в доме у Гитлера в Берхтесгадене, там было невозможно жить из-за жизненного распорядка Гитлера, так что им обоим пришлось уехать раньше, оправдываясь тем, что им нужно возвращаться к детям. Он сказал, что в тот раз его жена заявила ему, нисколько не сомневаясь, что Гитлер сумасшедший… Там было много других гостей. Гости должны были придерживаться расписания Гитлера в приеме пищи, а это расписание было очень изменчивым. Например, Гитлер завтракал в три часа дня, обедал в восемь вечера, а ужинал около полуночи… Фюрер безмолвствовал во время еды либо начинал разглагольствовать, не допуская никаких комментариев или замечаний от своих гостей… Он [Ширах] сказал, что жена его была довольно несдержанна и привыкла достаточно свободно выражать свое мнение о ком угодно, но даже она не могла ничего сказать Гитлеру (выделено мною. – Т.Ф.)»
70.
Не могу удержаться, чтобы не привести еще одну вариацию на тему этой истории, описанную у психолога Густава Гилберта. Вот что сказал ему Бальдур во время Нюрнбергского процесса: «Моя жена… решила поинтересоваться у фюрера, известно ли тому об этом бесстыдстве. Он не вымолвил ни слова. Тут задал вопрос и я, желая узнать, что же ожидает депортированных евреев. И тут он накинулся на меня с такой яростью, что я уже не сомневался в том, что меня ждет неминуемый арест. С тех пор я оказался в опале (выделено мною. – Т.Ф.)»
71.
Ну и еще одна интерпретация – чтобы вы видели, как создается легенда. Альбертом Шпеером в «Тайном дневнике», который он вел во время двадцатилетнего заключения в тюрьме Шпандау, эта запись датирована 1957 годом: «Мы стали обсуждать тот факт, что оба впали в немилость перед крушением рейха: Ширах – после визита в Бергхоф в первой половине 1943-го, когда отчаянно возражал против преследования евреев… (выделено мною. – Т.Ф.)»
72. Судя по всему, именно так преподнес Шпееру факты Бальдур фон Ширах.
Кажется, фон Шираху и Генриетте трудно было определить, кто именно из них возражал Гитлеру и заступался за людей, а может, никто и не заступался. Факт остается фактом: заступничество за евреев фон Ширахи не поделили.
Но вернемся к финальным аккордам письма Генриетты мужу в Шпандау:
«Потом, когда гитлеровская Германия уже рушилась вокруг нас, я ожидала, что ты попросишь принять яд вместе с тобой, как сделал Геббельс со своей женой и детьми… Ты ответил: ”Я не могу совершить самоубийство. Сначала мне надо прояснить мое место в Истории и значение моей работы…“ Как всегда, ты не желал смотреть фактам в лицо. Прими я тогда яд, это избавило бы меня от невыразимых страданий в борьбе за жизнь свою и детей. Я уже столько раз выражала тебе свои чувства, но ты всегда предпочитал игнорировать их как неприятные для тебя… Я немедленно развожусь с тобой».
73
