– Сам виноват, старый романтичный идиот, – ворчала я, – этот эпистолярный жанр! Он погубит фон Ширахов! Ну почему нельзя просто позвонить? Зачем все эти глупые сообщения – вензелечки слов? Чтобы теперь, в итоге, я чувствовала себя виноватой? Нет, моей вины тут нет…
Собирая вещи и отгоняя от себя зудящее комариным укусом ощущение, что случилось что-то непоправимое, я посмотрела на книгу Рихарда. Открыла первую страницу. Там была надпись не только на китайском – и на немецком. Ее я заметила впервые: «Прекрасной Тане, которая собою снова напомнила мне, почему русские женщины имеют так много достоинств».
Рихард, вы говорили мне не делать выводов, когда не знаешь причин и следствий. Так почему вы сами упорно не подходите к телефону, не желая выслушать мои объяснения? С другой стороны, как я могу объяснить нелепость, которая оборвала наше общение? Облачив ее в слова, я сделаю ее еще нелепее. Вы же писатель, вы бы поняли меня, правда? Я, конечно, не знаю истинных причин, зачем вам нужен был шанс всё изменить. Всего бы вы не изменили. Но я же понимаю, что вы говорили не обо всем, а о себе. И тут я не имела права вас подводить. Даже ненароком. Впрочем, вы уже совершили одно перевоплощение: человек, рядом с которым я встречала новый день на Мариенплац, кардинально отличался от веселой индюшки из Хофгартена.
Рихард, я очень хочу написать вам письмо, но я не знаю, что мне сказать: что я очень-очень сожалею о том, чего не знаю? Может быть, уже хватит с нас обоих нелепостей, ведь я могу их множить бесконечно долго. Да, Рихард, я, наверное, никогда больше не узнаю семейных тайн, которые вы готовы были мне открыть, много чего не узнаю о Бальдуре фон Ширахе, о Хенни, о Генрихе Гоффмане. И – что важнее – о вас. Но если бы вы сейчас могли услышать мои мысли, то знали бы, что именно в эту секунду, я думаю о вас как о «Sie», а не как о «sie».
Рихард, мне бы хотелось, не вдаваясь в детали, написать вам только два слова, которые я пошлю вам своим последним мюнхенским приветом.
Mail to R.vonSchirach
«Forgive me»
Через сутки, уже покинув Мюнхен, я получила лаконичный ответ: «Ок». И улыбочку, которой не поверила ни на секунду. К короткому письму были прикреплены пара моих фотографий-портретов, которые он сделал в «Шпатенхаус» на свой фотоаппарат.
«Я возвращаю ваш портрет» – пронеслось в голове.
P.S.: В течение двух месяцев мы еще несколько раз перекидывались письмами – вежливо, доброжелательно, ничего не вспоминая. В какой-то момент он перестал отвечать.
Рейхсюгендфюрер Бальдур фон Ширах
Вся семья фон Шираха дома у Гитлера, 1932 год.
Генрих Гоффман
Наташа и Рихард фон Ширах
Райнер Хёсс
Человек за жалюзи
– Вы когда-нибудь думаете об этих казнях, газовых камерах, сожженных трупах, другими словами, к вам когда-нибудь приходят такие мысли, они преследуют вас?
– Нет. У меня нет таких мыслей.
– У вас когда-нибудь бывают кошмары?
– Никогда.
Из разговора тюремного психиатра Л.
Голденсона с комендантом концлагеря Освенцим Рудольфом Хёссом в Нюрнберге в 1946 году
78.
– Возможно, тебе стоит поговорить с Хёссом, – сказал Никлас Франк, – задумчиво надвинув козырек кепки на глаза. Нюрнберг вязким мраком застыл в рассеянном свете редких фонарей, лишь подчеркивающих кругами белизны на мокром асфальте многослойность темноты вокруг. Рано утром Франк должен был уехать, – и только что, к началу первого ночи, закончилась наша прощальная прогулка перед разлукой: мы стояли у отеля.
– Я думала, вы и правда ни с кем из потомков нацистов не общаетесь: вы ж сами говорили, что вроде это неинтересно, или как?
– Райнер – другое дело. – Никлас щелкнул зажигалкой, пламя которой на секунду вспыхнуло в его глазах. – Он хороший парень, но очень страдает. Он внук коменданта Освенцима – того, которому мой отец, «польский король», переправлял всех «недочеловеков». Но его история, даже спустя столько лет после смерти деда, ужасна. Поэтому он, потихоньку выползая из скорлупы, всё-таки никогда никого не пускает к себе домой.
Я была заинтригована:
– Никлас, но как вы с ним познакомились? Мне казалось, когда между вашими предками существует такая связь, лучше держаться особняком…
– Он сам меня нашел. – Франк достал телефон и, продолжая курить, открыл в нем записную книжку. – Райнер прочитал мою книгу об отце. Позвонил и сказал: мол, это было очень смело.
– И не осудил?
– В том-то и дело, что нет. Сказал только, что у него на такое духу не хватило бы. И что моя книга в каком-то смысле помогла ему жить дальше. Так началось наше общение. А несколько лет спустя ему самому предложили написать книгу. Поначалу он перепугался: звонил в панике и спрашивал, что делать? Потом долго доставал со своей глупой затеей: «А давай напишем книгу вместе?» И тут я уже был вынужден предупредить его, что фамилии Франка и Хёсса на одной обложке – это спекулятивный ход. Мол, мой папа поставлял твоему деду людей, которых тот отправлял в топку, так что давай плакать об этом вместе. Нет, это… – Никлас поморщился. – Дурной тон.
– Он на вас не обиделся? – поинтересовалась я.
Франк, озираясь в поисках мусорного бачка для своего окурка, наконец, заметил его:
– Не думаю. Раз решился – пусть делает всё сам. В таких вещах нельзя опираться на кого-то. В общем, мы иногда общаемся. Сказать честно, мне его даже жаль: он не такой, как я… В смысле, не такой стойкий.
Окурок, не долетев до бачка, рассыпался ярким фейерверком красных искр.
– Свернете на маленькую дорожку, за домом с красной крышей… и потом, через сто метров, свернете еще раз направо… Оттуда наберете мне – и я скажу, куда вам дальше ехать.
Так продолжалось уже битый час, я знала: Райнер не назовет свой точный адрес, и это было условием, которое он выдвинул мне через Никласа Франка, впервые в жизни согласившись пригласить к себе домой незнакомых людей, да еще и с камерой! По телефону Хёсс вежливо сообщил, что абсолютно полагается на слова Никласа о том, что мне можно доверять, но для верности он всё-таки приготовил мне расписку о неразглашении его места жительства, и добавил, что дом, его собственными стараниями, не виден даже на картах Google, так что нам всё равно самим не найти. Понимаю ли я, вежливо поинтересовался он, что если я не сдержу слово, то подвергну опасности не только его, но и всю свою семью? Я понимала. Не понимала лишь, откуда исходит опасность. Потомки жертв Освенцима хотят разорвать его на клочки?! Вроде бы столько лет уже прошло… Впрочем, в жизни есть место совсем уж невероятным вещам. Как, например, распечатанная мною из Интернета статья под называнием «Бестактная тактика». Главным героем этой статьи был Райнер. Приведу ее фрагмент:
