– Этот дом, он не весь твой? – кивнула я на двухэтажное здание с большой мансардой, выкрашенное в белый цвет, как и большинство домов городка.
Райнер хохотнул:
– Что ты! Только третий этаж, то есть неполноценный третий – мансарда! Сама сейчас увидишь.
Воровато оглянувшись, он бросил сигарету на дорогу, подоткнув ее кроссовком под бордюр, и подмигнул мне: я последовала его примеру.
– Ну что, приглашаю вас к себе, – сообщил Райнер Сергею и оператору, – а теперь все за мной!
По узкой дорожке, вымощенной мелкой плиткой, мы проcледовали за стремительно рванувшим Хёссом во внутренний двор, где сбоку, спрятанный от глаз любопытных, располагался подъезд с массивной деревянной дверью. По дороге мы миновали железные детские качели и турник в крохотном дворике, которые, несмотря на свет дня, отчего-то выглядели зловеще. У самого подъезда стояли несколько велосипедов. Каменная желтая лестница, сразу за дверью подъезда, отталкивалась от белых оштукатуренных стен на каждом этаже. Кое-где стены украшали несколько картинок в простых пластиковых рамках – видимо, сами жильцы пытались внести какие-то яркие пятна в бледную монотонность подъезда и нарушить жесткую симметрию его форм, нагонявшую тоску. Райнер, скользя ладонью по деревянным перилам, поднимался выше по лестнице. Мы остановились на третьем этаже. Он распахнул ту дверь, что была справа.
«Добро пожаловать!» – слова Хёсса отскочили эхом от белых стен.
У входной двери стоял высокий деревянный шкаф для обуви, забитый кроссовками и сандалиями самых разных цветов и размеров. Интересно, сколько у Райнера детей? Двое? Трое?
Я посмотрела на этот шкаф и увидела огромную гору обуви в освобожденном Освенциме…
На шкафу стояла связанная из сена маленькая кошка и сделанный специально для нее деревянный домик из ненужных в хозяйстве досок. На стене вокруг входной двери висели венки из засушенной травы и железные таблички с забавными надписями. Конечно, мне вспомнилась другая надпись: Arbeit macht frei
79 – на воротах Освенцима.
Хёсс жестом пригласил нас внутрь. Узкий коридор, куда не попадал дневной свет, – в длину, наверное, метров десять–пятнадцать. По левую сторону коридора, у самой стены, – деревянный толстый шкаф, уничтожающий часть и без того узкого пространства. За шкафом – первая дверь слева, ведущая в крохотную комнату в голубых тонах с покатым потолком, кроватью и тумбочкой. По правой стене – две плотно закрытые двери и в конце коридора – еще одна. Судя по всему, остальные комнаты тоже были крохотными и полностью повторяли ту, в которую мне удалось заглянуть.
В конце коридора бил агрессивный дневной свет. Я осматривала режущее солнцем глаза пространство, которое, видимо, служило в мансарде Райнера Хёсса местом сбора всей семьи. Как и остальные помещения в квартире, эта комната, самая большая, имела скошенный потолок, покрытый деревянными лакированными рейками. С одной стороны, рейки, безусловно, добавляли уюта, с другой – сжирали дополнительный объем.
Справа – вход в маленькую кухоньку, где больше двух человек одновременно не поместятся, и виной тому – потолок с откосом.
Из-за отсутствия места в кухне у хозяев и возникла идея с барной стойкой из искусственного камня, окруженной несколькими высокими стульями.
Над стойкой четырьмя белыми плафонами нависал светильник; под ним стояла большая сувенирная пивная кружка: из нее торчали семь гладиолусов – белые, фиолетовые, розовые и красноватые. На стене, прямо в том месте, где к ней примыкала стойка, висело большое квадратное зеркало, отражавшее макушки гладиолусов и приоткрытую балконную дверь напротив.
Я взглянула в него, и в эту секунду, сверкнув солнцем, меня ослепила распахнувшаяся балконная дверь: Райнер вышел на балкон и вернулся оттуда под руку с пожилой дамой в белой рубашке, темных штанах, жилетке и очках: «Анна-Мария. Мой агент. Она не будет мешать нам, только проследит, чтобы я ничего глупого не ляпнул».
– О, нет-нет, не бойтесь, – закудахтала Анна-Мария, поймав мой настороженный взгляд, поправила седую завитушку на лбу и протянула мне руку для пожатия, – я вовсе не цензор и вмешиваться в процесс не буду.
– Спасибо, что понимаете. – Я пожала ей руку, искренне надеясь, что действительно не будет.
– Райнер, давай приготовим Тане и ребятам кофе! – миролюбиво предложила агент, и Райнер послушно двинулся на кухню, откуда вскоре раздался звон чашек и ложек.
Мы все расселись вокруг барной стойки.
– Осталось уладить только одну маленькую формальность, – сказала Анна-Мария, понизив голос, и протянула мне листок А4 и ручку. – Подпишите, что никогда не укажете название городка, в котором проживает Райнер.
Я подписала, поймав на себе виноватый взгляд Хёсса, расставляющего перед нами чашки с кофе.
Агент, уже попривыкнув ко мне, добавила мягко:
– А теперь давай придумаем, как мы укажем местоположение Райнера, – в фильме надо сказать, что он живет на севере Германии.
– Как угодно, – в моем голосе было столько покорности, что пожилая фрау на пару секунд смутилась. – Как вы скажете.
– Ой, всё-таки я старая дура! – Анна-Мария с несвойственной пожилым дамам энергией спрыгнула с барного стула. – Они же сразу поймут, что мы врем. У Райнера южногерманский акцент, то есть его бросятся искать здесь.
– Они? – осторожно уточнила я. – Кто эти «они»? Оставив мой вопрос без ответа, ответственный агент, сопровождаемая недоуменными взглядами Сергея, Райнера и оператора, зашагала по комнате с чашкой недопитого кофе в руке, обращаясь непонятно к кому:
– Ну что же лучше сказать? Что сказать?
– Давайте скажем, что Райнер живет на юге Германии, – предложила я осторожно. – К тому же на его голос мы наложим перевод, так что никто не услышит акцент.
– А вдруг кто-то увидит исходный материал? – бросила Анна-Мария.
– А давай, – обратился Хёсс к агенту, – Таня скажет, что я живу на юге Германии. Как есть. Пусть даже скажет, что в Баден-Вюртемберге.
– Ну-у-у… – Она, наконец, остановилась. – Пусть так, да… определенно… это лучше, чем нелепая ложь про север, которую тут же раскроют.
– Да кто раскроет-то? – спросила я, заерзав на стуле в предвкушении ответа.
Но Анна-Мария мой вопрос снова проигнорировала.
– Я прошу еще об одной вещи, – сказала она после недолгой паузы.
«Ну началось», – пронеслось у меня в голове.
– Пожалуйста, ни в коем случае, когда будете делать фильм, не вставляйте в него планы городка. И вид с балкона Райнера тоже не снимайте. Так будет проще найти его.
– Кому будет проще его найти?
Мною овладевало тихое раздражение.
…Дедушка Райнера, Рудольф Хёсс, комендант концлагеря Освенцим с 1940-го по 1943 год, протеже Мартина Бормана и подчиненный Генриха Гиммлера, стоит на иерархической лестнице Третьего рейха на ступень ниже тех, кто оказался на скамье подсудимых во время Нюрнбергского процесса. Кстати о процессе. Хёсс, которого в 1946 году арестовали британские войска, проходил на главном трибунале в мировой истории свидетелем (по иронии судьбы, на процессе не присутствовали ни Борман, которого в итоге осудили заочно, ни Гиммлер, который покончил с собой). А после показаний Рудольфа Хёсса ждала обескровленная Польша, которой он был выдан и где его повесили в 1947 году прямо на территории Освенцима, соорудив маленький деревянный эшафот в нескольких сотнях метров от того места, где бывший комендант жил со своей семьей в шокирующей близости от бараков и труб крематория.
