Общественность может видеть во мне кровожадного зверя, садиста, убийцу миллионов – ведь широкие массы никак не смогут представить коменданта Освенцима другим. Но никогда они не поймут, что он тоже имел сердце, что он не был плохим.
Эти записки содержат в себе сто четырнадцать листов. Всё это я написал добровольно и без принуждения.
Рудольф Хёсс. Краков, февраль 1947 года».
Райнер Хёсс, сидевший напротив меня, шумно вздохнул. – Информация была самая разная. Были, к примеру, и такие, как Форизон, один из крупнейших ученых, отрицающих Холокост. Он утверждал, что всё это неправда, что деда моего пытали, что с ним обходились в тюрьме крайне жестоко, его шантажировали, поэтому его показаниям и автобиографии нельзя верить. Так что информации было очень мало, оставалось ждать, пока появятся дополнительные, более достоверные сведения.
«Мне и в голову не приходило, что кто-то когда-нибудь привлечет меня к ответственности. Понимаете, если где-то что-то не ладится, значит, виноват тот, кому это поручено, – это в Германии само по себе разумеется. Поэтому я никогда и не думал, что когда-нибудь мне придется отвечать.
– А человеческие… – Хёсс не дал мне закончить фразы.
– Это не имеет отношения к делу. – Таков был лаконичный ответ бывшего коменданта Освенцима…
– А когда вас впервые посетила мысль, что вас отдадут под суд и повесят?
– После краха. После смерти фюрера».
Уж не знаю, к счастью ли внука коменданта Освенцима, Райнера Хёсса, за последние двадцать лет появилось огромное количество информации о его деде. Фигура Рудольфа Хёсса стала вызывать огромный интерес.
– Как-то к моей матери обратились журналисты «Шпигеля», они хотели приобрести все документы, что остались от деда, и использовать их в статье, посвященной 40- или 50-летию Холокоста, или 40-летию освобождения Освенцима. И я запретил матери делать это. Я сказал, что у меня дети, что последствия предсказать трудно. Жена моя тоже не очень радовалась такому развитию событий, прежде всего она боялась за детей. «У нас и так уже достаточно проблем из-за этого», – говорила она. Поэтому все материалы так и остались лежать в подвале нашего старого дома…
Я глубоко затянулась сигаретой под одобрительным взглядом Райнера и, набравшись решимости, спросила:
– Выходит, речь всё-таки идет о том, что потомки жертв хотят отомстить тебе и твоей семье…
Хёсс расхохотался. Громко. Но совсем не весело:
– Нет, да ты что! Никто из них не хочет мстить. Много кто из них в свое время, когда открылась вся правда о деде, меня морально очень поддержал…
– Ну допустим. – Я раздавила сигарету в круглой желто-розовой пепельнице и из заднего кармана брюк извлекла теплый, многократно сложенный листок бумаги. – Тогда слушай: «Внук коменданта Освенцима Рудольфа Хёсса предлагает израильскому мемориалу жертв Холокоста Яд Вашем вещи. Купить».
– Ясно, – закивал Райнер, – ясно, ты всё-таки читала эту дрянь…
– И увязала ее с тем, что тебя кто-то преследует…
– Отлично. – Хёсс, мне показалось, пытался сдержать улыбку. – Это ложь от первого и до последнего слова. Дурацкая статья. Но мне интересно, неужели ты им поверила? А? Ведь поверила?
Райнер напряженно улыбался и щелкал зажигалкой, играя с пламенем, так, что это стало меня немного раздражать.
– Я не знаю, чему верить. У каждого своя правда, и ты сам это хорошо понимаешь. Так что просто расскажи мне свою. Почему появилась эта статья? С чего? Говорят, дыма без огня не бывает…
Райнер положил ногу на ногу:
– Началось всё с того, что пару лет назад я имел глупость написать письмо в Яд Вашем. Дословно я написал вот что: «Так уж вышло, что у меня сохранились личные вещи деда, кое-что из подаренного ему Генрихом Гиммлером, некоторые документы, и я не знаю, что с этим делать, потому что безо всякой рекламы на них нашлись покупатели, довольно опасные люди, которые почли бы за честь иметь у себя дома что-то от коменданта Освенцима». В письме в Яд Вашем я спросил, нужны ли им эти вещи? И сказал, что в Освенцим я их отвезти не могу, потому что я, кажется, единственный на всей планете человек, которому долгие годы было отказано во входе в этот мемориальный комплекс. Моя фамилия вычеркивалась из списков – и было невозможно узнать, кто это делает и почему. И это всё читалось каким-то невысказанным упреком. Да, два с лишним миллиона человек… умертвил мой дед, но я лишь его внук, я никогда никого… Это глупо, странно…
– А что израильтяне из Яд Вашем? – напомнила я Райнеру.
– Не думаю, что люди, которые работают в Яд Вашем, хотели причинить мне вред, – вероятно, кто-то просто не так понял мое предложение. Я что, законченная свинья, чтобы просить у них деньги? Но моя фамилия дает им основания, возможно даже справедливые, чтобы предполагать это.
– Но в статье писали, что ты потерял работу и тебе нужны были деньги.
Идти – так до конца…
Было очевидно, что Райнеру неприятно мое наступление но мне важно было прояснить даже для себя, был этот факт или его не было.
– А еще там писали, что я развлекался с фон Ширахами, с которыми мы вместе решили загнать товар. Ты-то веришь, что это абсурд? Я нормальный человек, который хотел избавиться от вещей, которые вынужден сейчас прятать в банковской ячейке. А небольшую часть я пожертвовал в один немецкий музей… хотя… – Хёсс вдруг улыбнулся. – Надо признать, что я и правда потерял работу.
– Что за работа?
– Разные были. Я бы сказал так: заведующий складскими помещениями, – сказал Райнер после некоторой паузы. – Ну а теперь, в том числе благодаря Анне-Марии, я писатель. Да, я пишу книгу про деда – довольно сложная история.
– Это модно – писать про таких предков. – Я начала загибать пальцы. – Франк написал, фон Ширах написал, внучатая племянница Гиммлера Катрин написала… Мне трудно вспомнить, кто не написал книгу о своем крупном нацистском родственнике.
– Видишь ли, я с удовольствием бы уступил право написания книги своему отцу, и мне бы от этого жилось, наверное, легче, потому что мой дед как раз не был тем, кто в красивой форме с нашивками вскидывал руку над толпой и кричал «Хайль Гитлер». Вокруг моего деда нет всей этой привлекательной атрибутики и не пахнет тем, что сейчас называют «эстетикой нацизма». Вокруг него только трупы, печи, прах. Он обогащался за счет заключенных, у них отбирали одежду, которую потом носили дети тех, что сжигали людей.
«Поверьте, не такое уж это большое удовольствие видеть перед глазами горы трупов и дышать смрадом непрерывно дымившего крематория. Но Гитлер приказал нам и даже разъяснил, почему мы должны это делать. И я действительно не тратил мысли на раздумья о том, прав он или же нет. Просто принимал всё как необходимость»
87.
