– Ну а что? Такое уже бывало в тридцатые, – хмыкнул Хёсс, – к тому же называться можно и не НСДАП.
– Судя по всему, на это им мозгов пока не хватит, раз лидерами они хотят сделать потомков тех, кто имел должности в рейхе.
– Только не считай их идиотами. – Хёсс поднял вверх указательный палец. Он был серьезен. – Это большая ошибка. Они занимаются популизмом для привлечения молодежи, которая интересуется Третьим рейхом. И эта молодежь клюет на известные имена.
– У меня в голове не укладывается, что такое происходит в Германии, – посетовала я.
– А в России, хочешь сказать, всё в порядке с этим?
– Нет, – призналась я, – не в порядке, к сожалению. Просто мне казалось, что это массовое раскаяние и самобичевание немцев, что оно настолько всеобъемлюще, что уже не возродится ничего похожего на немецкий национал-социализм. А ты вот рассказывал, что твой отец, как был, так и остался нацистом, и это тоже никак не укладывается в рамки моего понимания. Значит, после войны он, с такими же, как сам, работал в компании. А ты воспитывался в интернате – при живых родителях?
Хёсс натужно улыбнулся.
– Именно. И ты никогда не поверишь, что послужило катализатором того, что отец вынудил меня отправиться в интернат. Сейчас очень удивишься… Вот одна история, свидетельствующая о мировоззрении моего отца. У меня был друг, живший по соседству. Мне тогда было десять лет. Родители друга были евреями. Его дедушка с бабушкой и другие родственники погибли в Освенциме. И когда мой отец узнал, что мой друг из еврейской семьи, он заявил, что если тот хоть раз еще зайдет к нам во двор, то он повесит на забор табличку с надписью «Евреям вход воспрещен». Отец так и сказал матери и нам, детям, чтобы в его доме евреи не появлялись…
– Ну это противозаконно, – сказала я и сама обалдела от того, что произнесла. Можно подумать, все вокруг только и делают, что соблюдают законы. – А что это были за люди?
– Нормальная, хорошая семья. Глава семьи был директором большого предприятия. В семье было трое детей – две девочки и мальчик. У меня с ними были прекрасные отношения, мы всё делили, гуляли вместе, дружили по-настоящему. До того момента, когда отец узнал, что они евреи. Причем их родители очень хорошо ко мне относились, они знали, кто я такой, знали, кто мой отец, кто мой дед, знали историю моей семьи, но никогда не показывали этого. Они никогда не относились ко мне негативно только из-за моей фамилии. Рассказывали мне про еврейские праздники, объяснили, что такое Йом-Кипур, я часто бывал у них в семье. Но мой отец запрещал мне дружить с ними. Поэтому я мог общаться с ними, только когда отец был в командировке или на работе, по-другому не получалось.
– Выходит, ты игнорировал запреты отца?
– Скажем так: я просто не понимал причин этого запрета. Мои друзья вели себя очень прилично, с родителями моими были вежливы, не дерзили. Это были воспитанные дети. А он всё равно запрещал с ними водиться. Конечно, начнешь ненавидеть отца. Он запрещает тебе водиться с друзьями непонятно по каким причинам. Почему? Если бы они давали повод для этого, воровали, например. Тогда бы еще можно было понять. Но я не понимал. Эту семью просто не в чем было упрекнуть. Кроме того, что они, как оказалось, евреи. Причем те евреи, как отец как-то сказал бабушке, «которым удалось избежать газовой камеры». Те, которых дед не сжег. Эти слова отца еще раз подтверждают, что все родственники деда знали, чем он занимался.
– Выходит, твоя дружба с этими детьми не закончилась, вопреки отцу?
– Нет. – Хёсс взъерошил себе волосы. – Дружба на этом не закончилась, и это было одной из причин того, что меня отдали в интернат. Я думаю, что был не тем сыном, которого хотел отец. Я не был тем, кто слепо подчиняется воле отца, тем более когда речь шла о друзьях. Временами приходилось очень трудно…
– А как складывались твои отношения с отцом, когда тебя отправили в интернат?
– Давай я расскажу тебе одну историю. Как пример. Чтобы ты просто поняла, что это был за человек и способен ли он был хоть на какие-то чувства. Итак, мой отец не терпел длинных волос. Помню, я как-то я приехал домой из интерната, до этого долго очень не стригся, – в общем, можешь представить, как подолгу мы не виделись. На мне была американская солдатская куртка с надписью Iron Maiden – рок-группа такая была. Взял у соседа по комнате поносить. Он был с родителями в Штатах в отпуске, привез мне ковбойские сапоги. Они мне были велики, пришлось три пары носков надевать. Но я обязательно хотел показаться в этих сапогах. Джинсы. Короче, я отправился на поезде домой, вышел на главном вокзале в Штутгарте, увидел отца, побежал ему навстречу. Он взглянул на меня и сделал вид, что не заметил, и направился наверх к табачному киоску. Ну а я (мне тогда было лет 15-16) подумал: ладно, мол, я пойду к машине, отцу нужно сигарет купить. Я и не думал, что он чем-то недоволен. Стою у машины, жду, он подходит, садится, и не успел я сесть – он бьет меня кулаком в лицо. Всю дорогу мы не сказали ни слова, приезжаем домой, он заводит меня в ванную, берет ножницы матери и обрезает мне волосы, рвет куртку, выбрасывает сапоги и говорит, что если увидит меня еще хоть раз в таком виде, мне придется туго. Вот такие представления о жизни были у моего отца. Нам не разрешалось носить модные брюки, иметь длинную прическу. Нет. Мы всегда должны были отличаться от ровесников. Плакать в доме запрещалось. Проявлять эмоции – нет. «Мужчины не плачут!» Он на руки нас никогда не брал. Я не знаю, что такое отцовская любовь.
Комендант Освенцима Рудольф Хёсс, будучи человеком сверхпослушным и пунктуальным, пытался превратить детей в марионеток, какой был сам. И сын его, Ханс-Рудольф, отец Райнера, требовал от своего сына того же. Уже известно, что психические травмы предков могут передаваться по наследству детям, внукам, правнукам. Травма передается не словами, она передается неуловимым воздействием. Кстати, сдается мне, часть того, что мы называем «проклятием до седьмого колена», в некоторых случаях есть не что иное, как цепочка из звеньев, по которым передается травма, ослабляя, как правило, свое воздействие с каждым новым поколением. Для того чтобы понять, как травма передалась Райнеру Хёссу, наверное, стоило бы копнуть дальше его прабабки и прадеда, чтобы обнаружить первопричину, но, увы, такой информацией я не располагаю.
Можно попробовать вписать отношения Райнера с его отцом в контекст того, как отец коменданта Хёсса обращался с ним самим: «Я очень редко брался за воспитание, и только старших детей. Возможно, пару раз я слегка бил их, когда они становились невыносимыми. Для наказания детей никогда не было причин, они всегда были хорошими и хорошо себя вели. Моя жена… она любила их, но, обучая и воспитывая, научила их слушаться немедленно»
99.
Отец будущего коменданта Освенцима, Рудольфа Хёсса, прадед Райнера, был «самым настоящим ханжой, очень строгим и фанатичным… И всё мое воспитание было подчинено одной идее – сделать из меня пастора. Меня без конца заставляли молиться и ходить в церковь; за малейшие провинности на меня налагали епитимьи – я должен был молиться в качестве наказания… Отец был для меня чем-то вроде высшего существа, до которого мне ни за что не дотянуться. Вот я и замкнулся в себе – и никогда не мог никому открыться. Мне кажется, всё дело в этом ханжеском воспитании, оно виновато в том, что я вырос замкнутым… а потом на смену религии пришла нацистская пропаганда»
100.
