На самом деле нет.
Очень часто дети и внуки известных нацистов, с которыми я встречалась, вскользь обязательно касались темы Стэнфордского тюремного эксперимента, о котором мало кто читал, – больше смотрели фильм «Эксперимент» (на сегодняшний день существует две экранизации). И всё же я предлагаю обратиться к другому эксперименту, тоже довольно известному. Автором его был социальный психолог Стэнли Милгрэм, которого на протяжении долгого времени мучил вопрос: что есть слепое подчинение авторитету и почему немцы так легко пошли на убийство других народов в период Третьего рейха? Я бы даже сказала словами Беате Ниман, о которой мы говорили с Райнером Хёссом: «Они убивали не евреев – они убивали своих соседей, друзей, коллег по работе». Так почему немцы пошли на это? Любопытно, не правда ли? Ответы, которые нашел Стэнли Милгрэм, проведя один свой эксперимент, вполне способны дать общее представление о том, что же за мощный механизм был положен в основу Третьего рейха.
«Вместе с другим добровольцем вы тянете жребий, чтобы определить, кому какая роль достанется; вам выпадает роль преподавателя, а второму добровольцу – роль ученика. (Всё подстроено, и ваш партнер – ассистент экспериментатора, который всегда играет роль ученика.) Руки ученика привязывают к креслу, к его правому запястью присоединяют электрод. Генератор ударов в соседней комнате будет бить его током, если он будет делать ошибки»
103. И теперь «ученик» должен давать правильные ответы на вопросы, которые будете задавать ему вы. Если вдруг он ошибается, то вы должны нажимать на выключатель, который будет с каждым разом подавать всё больший разряд тока, пока, наконец, не дойдет до крайнего уровня – смертельного для ученика. Рядом с вами стоит экспериментатор, серьезный человек в халате, который следит за ходом эксперимента. И перед экспериментом он же ударяет вас током в 45 вольт, чтобы вы оценили, как это больно, – а ведь это лишь третий уровень из тридцати!
Когда Стэнли Милгрэм предложил этот эксперимент в теории на обсуждение сорока психиатров, попросив их оценить, сколько, по их мнению, испытуемых – а это были граждане США – дойдут до того, что подадут «ученику» смертельную дозу тока, ответ был такой: «…Эксперты сказали, что до конца дойдет менее одного процента, что только садисты могут совершить столь ужасное действие, а большинство испытуемых дойдут только до десятого уровня, в 150 вольт. Как же они ошибались!.. На самом деле, в эксперименте Милгрэма до максимального уровня тока в 450 вольт доходили двое из каждых трех добровольцев (65%)… Разве любой разумный человек не отказался бы выполнять требования экспериментатора и не прекратил бы бить током несчастного ученика?»
Когда я кратко рассказала об этом эксперименте Райнеру Хёссу, он оживился и замахал руками:
– Шестьдесят пять процентов – это немыслимо, – сказал он наконец и закурил.
– И всё ради простого эксперимента, в мирное время, имея выбор, без угрозы для жизни… И всего каких-то три десятилетия назад…
– Это не может быть ложью? – Хёсс, стоящий надо мной, ронял на меня свою тень.
– Хорошо бы.
– А вдруг нет?
Я слышала, какой подавленный голос был у Райнера.
– Ты удивлен, узнав, что каждый третий, да пусть хоть и десятый, такой же, как твой дед?
– Я не такой, – сообщил Хёсс как-то неуверенно, – я же сказал, что никогда не убью соседских детей, никогда и пальцем их не трону.
– А тогда почему вообще об этом думаешь? Даже с приставкой «не»? Небось, тест Роршаха проходил тоже?
– У меня всё нормально, – вдруг отчитался Райнер, не сказав, что именно «нормально».
Мне пришлось ему заметить, что человек, у которого за плечами было две попытки суицида, сердечные приступы и астматические проявления, скорее всего, не вполне подпадает под определение «нормально». Не удивлюсь, если Райнер прошел все возможные психологические тесты, чтобы самому себе доказать, что он не такой, как его отец и дед. Да уверена я, на самом деле, что он действительно зависим от этих тестов. Он что-то в себе подозревает, к чему-то прислушивается и, видимо, как Беттина Геринг, стерилизовавшаяся внучатая племянница рейхсмаршала Геринга, верит в силу наследственности…
Наверное, силу эту и вправду не стоит отрицать. Но есть и куча других факторов, начиная с окружения и заканчивая самой природой человека. Кстати о человеческой природе. Мы с Райнером вернулись было к обсуждению эксперимента Стэнли Милгрэма – я хотела выйти в Интернет, чтобы показать Хёссу интересующие его англоязычные ресурсы, которые я цитировала по памяти достаточно вольно, но собеседник мой сообщил, что у него нет wi-fi, что у него только модем – такой, которым лично я пользовалась почти десятилетие назад.
– Привет. – Миловидная женщина с длинными блестящими черными волосами заглянула на балкон. На вид я бы дала ей лет тридцать, если бы Райнер не сказал:
– О! Привет! Это, кстати, моя жена.
Безымянная жена еще раз приветственно кивнула мне и исчезла, словно бы ее и не было.
– Ее не снимать, – напомнил мне Райнер.
– Угу, – кивнула я, думая о том, что у этой красивой женщины западнославянская внешность: словачка? Наверное так. На арийку не похожа.
Когда мы вернулись в комнату, то женщины я нигде не заметила. Лишь на барной стойке возникли новые блюда с фруктами и сладостями для чая.
Мы продолжили съемки. Хёсс снова оседлал стул. Я спросила:
– Как отец принял твою жену?
– Я женился в 1984 году. А родители развелись в 1983-м. Отец ужасно ругался на мою жену, на ее семью, мол, кто они вообще такие? Они же крестьяне. Низший класс. Он кричал им: «Это вы должны работать на меня, а не я на вас…»
– Он, стало быть, помогал вам – тебе с женой и ее родственникам? – уточнила я.
– Очень, очень помогал, – сыронизировал Райнер. – Его никогда не интересовало, как мы живем, да и вообще живем ли мы еще. Для него мы не были важны. После развода у него было несколько женщин. Мотивом для моего решения разорвать с ним все отношения стала постоянная ложь с его стороны, со стороны его родственников. Мы с мамой так и не стали членами его семьи. Мать моя была тоже, как он выражался, «из крестьян». В общем, мы представляли совсем не тот уровень, которым отцу можно было бы гордиться. Его мать, моя бабушка, изначально желала для него другую партию, что-нибудь из крупных промышленных кругов, богатых потомков нацистов. Она ж растила своих детей исключительно с той целью, чтобы они делали ее жизнь красивой, а не наоборот.
– А почему развод твоих отца и матери проходил так… тяжело?
– Долгая история. Скажу так: как-то отец попытался забрать у матери все материалы, оставшиеся от деда. Но сделать это он мог только в том случае, если бы привлек меня на свою сторону. И он сделал это. Он успешно рассорил меня с матерью, мы с ней судились, в чем я сегодня раскаиваюсь всей душой. А мой адвокат выяснил, что между отцом и матерью существовал брачный договор, согласно которому всё наследство деда безоговорочно принадлежит моей матери. Причем во время развода отец сам отказался от этого наследства. Я об этом тогда ничего не знал и, накрученный отцом, по собственной дурости подал в суд на мать, чтобы отсудить у нее материалы и вещи, оставшиеся от деда, и потом передать их отцу. Я действовал тогда вслепую.
