– Предполагаю, что отец оценил твои старания? – Как могла, я пыталась подавить легкую неприязнь, которую почувствовала по отношению к Хёссу, когда он рассказывал про суд.
Райнер продолжил:
– Прошло некоторое время, у меня родилась дочь, отец приехал в гости с тогдашней своей сожительницей, выписал мне чек на 200 или 300 марок. Я взял, потому что эти деньги, как он сказал, предназначались для дочери. Прошло три недели. Судебный процесс продолжался.
Вдруг появляется отец и требует, чтобы я вернул эти деньги наличными, так как он всего лишь дал их мне взаймы. А к этому времени выяснилась история с брачным контрактом, меня приговорили к денежному штрафу за дачу ложных показаний. И я сказал отцу, чтобы он навсегда исчез из моей жизни, из жизни моей семьи.
– Эта история дурно пахнет, причем со всех сторон…
– Я и не отказываюсь от того, что был дураком. А мой отец врал, он лжец. Для меня он мелкий преступник. Он снял все деньги со сберкнижек, которые мы получили от бабушки и дедушки с материнской стороны, забрал все деньги себе, когда мы еще были несовершеннолетними и не имели права распоряжаться ими. Он подделал мою подпись, я могу это доказать, чтобы снять деньги с моей страховки. Потом всё вскрылось, вскрылось, что он подделал подпись на моем страховом полисе, что он подделал медицинское заключение. Как я могу доверять такому человеку?
– И после этого ты стал судиться с матерью, поверив ему?
– Да… – Хёсс выглядел растерянным, наверное, ему было несколько неловко.
Я расстроилась. Мне казалось, причина разрыва отношений Райнера с отцом лежит только в области идеологических разногласий, но никак не материальных. Выходит, дело было не в том, что Ханс-Рудольф Хёсс был нацистом, плохим отцом и законченной сволочью по отношению к детям. Это было терпимо. Пока он не подставил сына с судом и тремястами марками.
– Райнер, а как складывались твои отношения с родными по линии отца?
– Никак, – ответил Хёсс, положив голову на спинку стула и взглянув на меня обиженным подростком. – После развода, после тех оскорблений, которые нам пришлось выслушать от них, мы разорвали все контакты. И я не жалею об этом.
– Значит ли это, что, после того как ты жестоко оскорбил мать своим судом за вещи отца, ты в итоге встал на ее сторону?
– Да.
– Как отец принял это?
– Никак. Я даже иногда задаю себе вопрос, а действительно ли я сын этого человека? Даже так. Очень трудно понять, что движет другим, подчас это невозможно. Можно только предполагать. Невозможно представить, каково это – жить с таким грузом. Каждый раз, когда появляется новая информация про деда, публикуются новые материалы, каждый раз мои внутренние часы ускоряют ход. Ты понимаешь, что теряешь контроль над собственной личностью. Осознание тех ужасов, что были в Освенциме, для всех дается тяжело – для детей, сыновей, племянников, для кого бы то ни было. Я постоянно думаю, вот как обычный человек становится убийцей? На этот счет нет простого ответа, формулы. Многое зависит от режима, от окружения. Люди не рождаются преступниками, убийцами.
В этом Райнер прав. Вряд ли кто-то рождается убийцей. А вот воздействие режима – штука интересная, особенно если мы попробуем взглянуть на нее через призму экспериментов Стэнли Милгрэма – точнее, того самого эксперимента с ударами током. Любопытнее всего, что в данном контексте Рудольф Хёсс, бывший комендант Освенцима, действительно мало чем отличается от вас или меня. Это неприятная правда, которую вы можете принимать на веру, а можете не принимать: человек сам по себе не такое милое существо, как хотелось бы думать. Разбирая эксперимент Милгрэма на предыдущих страницах, я намеренно упустила из виду важную вещь, которая имеет прямое отношение и к коменданту Хёссу и – главное – к скамье подсудимых в Нюрнберге.
Как вы помните, доброволец под диктовку «экспериментатора» должен был давать всё больший и больший разряд тока подставному «ученику», если тот давал неправильные ответы. Эксперимент с током многократно проводился в разных странах и на разных континентах с 1963-го по 1985 год, и выяснилось, что едва ли не каждый человек может быть как абсолютно послушным режиму, так и оказывать сопротивление давлению извне. Всё зависит от нескольких факторов. К примеру, «участники эксперимента отказывались бить ”ученика“ током, если он утверждал, что хочет получить этот удар, – это же мазохизм, а они не садисты. Еще они отказывались подавать ток высокой мощности, когда в кресло ученика садился сам экспериментатор. ”Ученика“, находящегося далеко, били током охотнее, чем сидящего близко»
104. Это, кстати, вещи очевидные. Как и еще одна, которая не была очевидна тем, кто сидел на скамье подсудимых в Нюрнберге, как не очевидна она была и Рудольфу Хёссу, свидетелю на этом судебном процессе. «Хотите добиться максимального послушания? Сделайте вашего испытуемого членом ”команды преподавателей“, в которой нажимать на выключатель тока, наказывая жертву, будет другой человек (ассистент), а тот, кто в действительности является объектом вашего опыта, будет заниматься другими аспектами процедуры»
105.
Комендант Освенцима по природе своей был идеальный исполнитель. А тут ему Мартин Борман, за которого он отсидел в тюрьме, предложил стать членом команды: шестеренка нашла свой механизм, всё совпало. Что происходит дальше? Рудольф Хёсс становится подчиненным Генриха Гиммлера. И Гиммлер, который лишь отдает приказы Хёссу, берет всю ответственность на себя. Это, пожалуй, ключевая вещь в понимании не только фигуры коменданта Освенцима, но и всех крупных нацистских преступников, оказавшихся в зале №600 в 1945 году: абсолютно каждый из двадцати одного обвиняемого пытался свалить вину на своего «шефа». Всё упиралось в отсутствующих Бормана и Гиммлера и – непременно – в Гитлера. Вину валили на тех, кто активно брал некогда всю ответственность на себя, а в итоге ушел от нее.
Ганс Франк, генерал-губернатор Польши: «Нельзя утверждать, что Гитлер изнасиловал немецкий народ – нет, он совратил его!.. Три дня после самоубийства Гитлера стали для меня решающими – это был поворотный пункт в моей жизни. Сначала он увлек нас за собой, взбаламутил весь остальной мир, а потом просто исчез – оставил нас расхлебывать наше горе, отвечать за всё, что происходило. Можно ли вот так взять да исчезнуть без следа?»
106
Вильгельм Кейтель, генерал-фельдмаршал, был необычайно расстроен, что капитуляцию вместо Гитлера пришлось подписать ему: «Гитлер, если уж так рвался в главнокомандующие, обязан был испить свою горькую чашу до дна. Ведь приказы нам отдавал лично он. И всегда повторял: ”Я беру на себя ответственность“. А потом, когда действительно настало время взять на себя всю полноту ответственности, его не оказалось, и мы должны были расхлебывать всё в одиночку»
107.
