«Будучи загнанным в угол неоспоримыми доказательствами своего соучастия в творимых зверствах, Геринг утверждал, что фюрер представлял себе их масштабы, что же касается его самого, то он их и представить себе не мог. По его словам, ему было известно лишь о нескольких казнях и ”некоторых подготовительных мероприятиях“»
108.
Бальдур фон Ширах, глава гитлерюгенда и гауляйтер Вены с 1940-го по 1945 год, сказал о Хёссе и Освенциме: «В геноциде повинен не один Хёсс. Приказ исходил от Адольфа Гитлера, о чем тот и заявил в своем политическом завещании… Преступление, совершенное им в сговоре с Гиммлером, навеки останется несмываемым позором в нашей истории (напряжение на скамье подсудимых стало почти осязаемым)…»
109
А вот что сказал Хёсс о Гиммлере в Нюрнберге в 1946 году:
«Лишь после всеобщего краха мне стало понемногу ясно, что, по-видимому, это было не совсем верно, стоило только прислушаться к тому, что говорили люди вокруг… Теперь мне очень хотелось бы знать, верил ли сам Гиммлер в это, или же только вложил в мои руки инструмент для оправдания всего, что делал моими руками. Но вообще-то дело в другом. Нас просто натаскивали на бездумное выполнение приказов… Гиммлер был настолько требователен и строг, что вешал членов СС за любой, самый незначительный промах»
110.
– А кто на самом деле виноват? Гитлер! Это не снимает вины ни с моего деда, ни с кого бы то ни было еще, но эта чудовищная система – порождение одного человека. Гитлера. – Райнер Хёсс был необычайно возбужден. Судя по всему, именно сейчас его как начинающего писателя крайне волновал вопрос, кто виноват. – А для деда, особенно после Первой мировой, с которой он вернулся эдаким атаманом, очень важно было всё немецкое, истинное, традиционно немецкое. Вот эти атаманы и стали опорой Адольфа Гитлера. Кто еще так проповедовал веру в Германию, как не они. Вот вам и разгадка, как это неудачнику, а Гитлер был именно неудачником, причем австрийцу, удалось развернуть всю Германию. Ведь он даже не был немцем. Но он заставил поверить Германию в то, что именно он самый что ни на есть немец. И многие заставшие те времена люди говорят, что не всё было так уж и плохо. Но стоит серьезно заговорить с ними, показать им пару документов, как они вскакивают и уходят. Они не хотят говорить об этом.
– Насчет того, был ли Гитлер неудачником, я бы с тобой поспорила: ему здорово повезло с genosse, такими, как твой дед, – ответила я Хёссу. – Я бы вообще сказала, что фартовый был малый, если бы башка к концу тридцатых не съехала.
– Неудачник. – Райнер упрямо не хотел признавать обратного. Разговор не двигался с мертвой точки. Нужно было переводить его на другие рельсы.
– Вернемся к твоим злоключениям. Тебя так и не пустили в Освенцим?
– Пустили, – улыбнулся Хёсс, – с израильской съемочной группой, снимавшей фильм о Холокосте. Более того, они собрали там на встречу со мной огромное количество народу. Это было прекрасно… Что? Что ты так смотришь?
– Ничего. – Я пожала плечами, претворившись чайником: мне не дано понять, отчего это место сегодня вызывает у потомков крупных нацистов такой восторг, – взять хотя бы то, как упоенно фон Ширах рассказывал, как его сын провел пять дней на экскурсии в Освенциме.
Райнер продолжал с удовольствием мазохиста:
– Мне в Освенциме труднее было как раз не дать воли своим чувствам, скрыть их. Мне всё время казалось, что мой жестокий отец стоит за спиной и смеется над тем, что я плачу, смеется над моими чувствами. Ужасно. И я думаю, что такое пришлось испытать многим, чьи отцы и деды занимали высокий пост во время нацизма. Правые были очень возмущены моим высказыванием о том, что то место, где повесили деда, – лучшее место во всем Освенциме. И если бы мне довелось жить тогда, я бы сделал это, я бы лично убил его. Слишком много страданий взвалил он на нас, своих потомков, – я говорю сейчас только за себя. Как с этим жил мой отец, мои братья и сестры, не знаю. Но во мне слишком много накопилось. Что-то подобное, вероятно, происходило и с Никласом Франком. Ему тоже понадобилось время, чтобы излить свою ненависть, свое возмущение.
– Вот мы с тобой плавно подошли к традиционному вопросу о чувстве вины…
– Чувство вины есть всегда, ты получаешь его в наследство. Всё говорит о твоей вине. Публикации в Интернете, книги, сама твоя фамилия, семья, которая ничего тебе не говорит, молча всё принимает. И я не думаю, что в такой ситуации у кого-то может не быть этого чувства вины. Я не верю, что такие люди существуют. Нужно открываться, нужно устанавливать связь с обществом, только так можно хоть частично избавиться от этого чувства. Но очень не многим удается говорить действительно то, что необходимо. Очень многие неспособны копаться в себе столь глубоко. Как говорить об этом сегодня? С одной стороны, твоей аудиторией являются потомки жертв тех лет, а с другой – правые радикалы. И ты каждый раз как будто наталкиваешься на стену. У тех своя правда, у этих своя. Эмоции хлещут через край, они вызывают чувство вины. Нужно учиться жить с этой виной. И чем раньше ты расскажешь об этом тем, кто тебя окружает, тем легче тебе будет жить, хотя бы в этом близком окружении. Если же ты этого не сделаешь, то у тебя в душе останется только ненависть и пустота.
Моя ненависть связана с тем, что я тоже ношу эту фамилию, что история моей семьи имеет черные страницы, и эта история будет тяжелым бременем для моих детей, для их детей, и через сто лет, и через сто пятьдесят, конечно, внукам и их детям будет намного легче. А отец мой, его поколение сбежало от этой проблемы, укрылось в молчании. Для меня это не выход. Но кроме моего желания нужна еще и возможность высказаться. Мне пришлось двадцать пять лет ждать, чтобы ты пришла ко мне с этими вопросами. Чтобы серьезно выслушала меня, чтобы не отмахивалась от проблем, думая, что я всего лишь внук какого-то чудовища. Конечно, я не виновен в том смысле, что совершил преступления. Но на мне лежит вина за мою семью. Вот, что касается вины…
– Правильно ли я понимаю, что ты в некотором смысле… зажат между жерновами? Ты винишься перед жертвами и их потомками – и бежишь от вновь народившихся палачей, которые хотят всё вернуть на свои места, как было?
– Те палачи, как ты называешь их, на самым деле обычное, уж прости, дерьмо. Необразованное. Для меня сегодняшние правые радикалы, неонацисты – те, кого история так ничему и не научила. Они попросту застряли на более низкой ступени эволюции. Ими движет только жажда власти, где бы они ни были – в России, в Германии, в Турции, даже в Израиле есть такие проявления. И как нам жить с этим? Ответ один – говорить, говорить правду. Но нас меньшинство. Кто нас будет слушать? Может, журналистам удастся что-нибудь изменить, публикуя наши слова. Причем это должны быть не какие-то заумные передачи на специальных каналах в рубрике «История». Я думаю, что это для широкой публики. Конечно, легче всё забыть. Как три обезьяны – ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не говорить. Такое мышление распространено во всём мире. А мое поколение в этом смысле может сделать намного больше, чем предыдущее. С другой стороны, коричневая часть моего поколения выступает намного активнее, действует более радикально, чему способствует и технический прогресс – то, что было невозможно в 60-е или 70-е, сейчас стало реальностью. Раньше надо было писать письма от руки. Сегодня в Интернете вы можете публиковать всё что угодно, анонимно, вас за это никто не накажет, с вами ничего не случится.
