Она резко умолкла, когда официантка поставила перед нею чай в высоком стеклянном стакане и блюдце с долькой лимона. Передо мной оказалось заветная чашка американо с молоком.
Мы с Катрин молчали и по-заговорщицки переглядывались, пока официантка нас обслуживала.
– Расскажи, пожалуйста, немного о твоем дедушке, – попросила я Катрин, видя, как она сосредоточенно пытается утопить в прозрачной чашке дольку лимона, а та никак не тонет.
Гиммлер начала свой рассказ тихим успокаивающим голосом – таким читают сказку ребенку. Речь ее казалась еще мягче от того, что заговорили мы по-английски (я заметила, что у нее совсем нет немецкого акцента, – классический British English в лучшем виде):
– О том, что я родилась в семье печально известного Генриха Гиммлера, я знала с самого начала, потому что мой отец всегда говорил об этом открыто и не делал из этого семейной тайны за семью печатями. Изначально он старался рассказать нам, трем своим детям, об этом как можно больше: об истории семьи, о наших связях с Гиммлером. Отцу было важно подбирать для нас правильную литературу, с тем чтобы мы знали еще больше. Это что касалось Гиммлера, семьи, Третьего рейха. С другой стороны, из отца нельзя было вытянуть ни слова о нашем дедушке, младшем брате Гиммлера, Эрнсте, который погиб в 1945 году. В то время мой отец был маленьким ребенком, так что он знал очень мало о своем собственном отце. И так же, как отец не отвечал нам на эти вопросы, ему на его вопросы в свое время не отвечала наша бабушка Паула. Вот уж кто кремень! Из нее и слова было не вытянуть про мужа после войны. В общем, я затеяла свои собственные поиски в архиве, чтобы узнать больше о своем дедушке, младшем брате Генриха Гиммлера.
– И как, ты узнала, отчего хотя бы погиб или умер твой дед в 1945-м?
Катрин закивала, сделала глоток чая и поджала губы в задумчивой улыбке, отчего на щеках ее, чуть разрумянившихся, обозначились ямочки:
– О том, что в 1945 году произошло с моим дедом, Эрнстом Гиммлером, существует минимум две версии. Вероятно, он покончил с собой в самом конце войны. Или погиб во время последних бомбардировок Берлина. Точно никто не знает. Он пропал без вести. Моя бабушка после войны о нем больше ничего не слышала, а уж о том, что с ним случилось, оставалось только догадываться.
– Хорошо, – сказала я, – а что вообще известно о брате Гиммлера, твоем деде? Очевидно же, что он наверняка состоял в партии, входил в СС…
– Для меня это не было столь очевидно. – ответила Катрин. – Особенно поначалу мне было тяжело, когда я обнаружила в архиве документы о вступлении моего деда в нацистскую партию. И ужасно, что вступил он в НСДАП в 1931-м, то есть еще до того, как Гитлер получил власть, а не в 1933-м, что было бы хоть как-то понятно и объяснимо. Так что, когда я искала информацию, с одной стороны, мне как частному лицу, занимающемуся историей своей семьи, было тяжело, с другой стороны, нужно было подавить эмоции, ведь я всё-таки профессиональный политолог, который пытается получить как можно больше информации и доказательств. Так трудно порой найти баланс между двумя сторонами самой себя!
Мою бабушку звали Паула. И после войны она осталась с четырьмя маленькими детьми, в числе которых был мой отец. Детей бабушка растила одна, потому что ее семья отказалась от нее: после войны было не престижно иметь связи с такими, как Гиммлер, и ее семья ей так напрямую и заявила – мол, ты, Паула, выбрала себе неправильного мужа, мы тебе всегда об этом говорили и теперь ничего не хотим знать о твоих нуждах и страданиях. В общем, бабушка выживала как могла: шила шляпы, торговала ими, и к середине шестидесятых бизнес ее пошел в гору – шляпы уже не приходилось шить вручную, это делалось на мануфактуре. Так что отныне бабушка могла уже не выживать, а даже более или менее нормально жить со своими четырьмя детьми после войны. Умерла она в 1985-м, и я не просто застала ее, а знала достаточно хорошо. И любила. Но ее было очень трудно – да практически невозможно – заставить говорить о прошлом, в частности о ее муже Эрнсте Гиммлере. И я поняла почему: во времена национал-социализма бабушка была очень счастлива с ним, очень его любила, жизнь казалось легкой и прекрасной – еще бы, они же семья самого Гиммлера! Так что самое счастливое время ее жизни совпало с жизнью Третьего рейха: она замужем даже была с 1933-го по 1945-й. И после войны ей было тяжко – с одной стороны, она понимала, какие творились тогда чудовищные преступления, что это самые страшные преступные годы во всей истории Германии, но именно в это время она получала всевозможные бонусы от режима, любила своего мужа, рожала детей.
Помню, как-то раз я сидела у нее в гостиной и рассматривала фотографии молодого мужчины, а это был Эрнст Гиммлер, мой дед. Я была очень юна и, кажется, спросила у нее – кто это? И вдруг заметила, что у нее на глаза навернулись слезы, она начала плакать, и я почувствовала себя такой виноватой! Я больше никогда не спрашивала бабушку о ее муже. Когда ты ребенок, то остро чувствуешь, что это – запретная тема для обсуждения, и усваиваешь это на каком-то подсознательном уровне, а потом уже не решаешься идти в своих расспросах дальше. От своего отца я знаю, что в пятидесятых, когда он был тинейджером, он предпринимал попытки выяснить, чем занимался его отец, был ли он нацистом, ощущал ли он ответственность за то, что творил его брат, – но бабушка не сказала ему ничего. Как и другим своим детям и внукам. Как и мне.
Когда я занималась в архивах поисками информации о моей семье, то подспудно надеялась обнаружить кого-нибудь из семьи Гиммлер того времени, кто не был вовлечен в жуткие деяния нацистов, кто не состоял в партии, СС или не получал привилегий от системы. Но нет – таких в семье не было. И это меня морально надломило. Чем дальше я погружалась в поиски, чем глубже ныряла, тем больше узнавала о том, что вся семья была убежденными нацистами, и это ужасало. И я думаю, что самое трудное для меня было – довольно поздно – обнаружить, что и моя бабушка была убежденной нацисткой. Вот что по-настоящему доконало меня. Ведь я ее знала. С дедушкой таких проблем не было: он умер задолго до моего рождения, и я не испытывала к нему чувств. А с бабушкой я была близка. И теперь знаю, что даже после войны бабушка тесно контактировала с нацистами, которых привлекли к ответственности. Любопытно, что она, тяжело добывая себе хлеб, занималась тем, что собирала посылки для нацистов, которых приговорили к смерти, и рассылала гостинцы по тюрьмам. И это меня шокировало. Это очень тяжело.
Тогда я впервые осознала, как трудно было именно второму поколению, детям нацистов. И стала лучше понимать своего отца, его странное поведение во время моих поисков в архивах: то он просил меня показать ему обнаруженные документы, то вдруг говорил – ой, нет, не доставай меня, с меня достаточно всего этого, я больше ни видеть, ни знать ничего не хочу. Хотя он человек спокойный и интеллигентный. Всю жизнь был учителем немецкого языка.
– Да уж, ты с книгой доставила ему хлопот.
– Думаю, что да. – Катрин тихо рассмеялась. – Но не только хлопоты. Мне кажется, он испытал облегчение, когда закончились мои поиски. Дело в том, что я наблюдала за отцом перед тем, как начать работу в архиве, и мне показалось, что он сильно боялся, что я найду что-то, чего он не сможет вынести. К примеру, что его отец, мой дед Эрнст Гиммлер, участвовал в уничтожении людей. Но всё, что мне удалось обнаружить, – это то, что Эрнст Гиммлер был убежденным нацистом, но не был активным участником грязных преступлений. То есть я обнаружила – может, просто за недостаточностью документов, – меньшее зло из всех возможных. И в итоге, мне кажется, отцу стало лучше после того, как я провела свои поиски и мы с ним обсудили их результат.
