Отец переспросил, не тронут ли семью и его штаб, если он отравится. Ему сказали: “Фюрер обещал”. В общем, отец сказал нам: “Я всё обдумал и согласился”.
Потом он коротко поговорил с моей матерью – разумеется, она была в ужасе, вне себя, но он попросил ее сохранять спокойствие, явно не желая продолжать разговор с ней. Было видно, что он не может видеть, как ей плохо.
Я смотрел на отца – он показался мне спокойным. Единственным признаком его замешательства было то, что он, зная прекрасно, что ключи от входной двери ему больше не понадобятся, сунул их в карман. А потом взял и вторую связку – и тоже сунул в карман. Но тут же спохватился и вернул ее мне. Потом он надел фуражку, взял свой маршальский жезл и вышел на улицу.
Один из генералов спросил меня: “В какой части вы служите, молодой человек?” Ведь я был в военной форме. Я ответил: “В батарее воздушной обороны 36-7”.
Ну а последние минуты с отцом я помню прекрасно. Он сказал мне: “Молчи обо всем, что сейчас видел, и строго накажи матери! Ни слова никому, иначе вы обречены: они не заинтересованы, чтобы правда всплыла наружу! Уже через полчаса я буду мертв. А вы должны жить дальше. И запомни… постарайтесь скрыться к концу войны, она скоро закончится”.
Альдингер бросился к нему и стал яростно шептать: “Мой генерал, мы должны позвать подмогу, я попробую что-нибудь придумать, нельзя сдаваться, нужно спасти вас, мы еще можем поднять гарнизон…” И отец похлопал его по плечу и сказал: “Я уже принял решение. Ты только передай всем нашим от меня привет”. Потом он пожал ему руку. Обнял меня. Проследовал к машине. С кем-то поздоровался. Кто-то вышел, кто-то пересел. В общем, он оказался на заднем сиденье машины. Я смотрел на него, а он на меня. Потом я долго смотрел на удаляющуюся машину…
Уже через четверть часа нам с матерью позвонили из госпиталя и сообщили “неожиданную” весть: отец мертв, виной всему кровоизлияние в мозг, исходной причиной которого считают его ранение! Чушь! Мы с матерью поехали туда – труп уже был чист и лежал в морге. И чуть ли не в этот же вечер в Ульме начали набор солдат-пехотинцев для траурной церемонии прощания. Они должны были начинать тренировку государственных похорон. Трехметровый похоронный венок “от фюрера” уже был на подходе: он был заготовлен заранее.
Восемнадцатое октября 1944 года объявили днем народного траура. В Ульмской ратуше проходило прощание с отцом. Представителем Гитлера, приехавшим на похороны, выступил фельдмаршал фон Рундштедт, который, по сути, был одного мнения с моим отцом о ситуации в Германии. И он выступил с речью, которую очевидно заготовили для него. Моя мать приехала на похороны в сопровождении друга моего отца. Была зачитана телеграмма от Гитлера. И в качестве подходящей музыки была исполнена Heroica Бетховена. Тысячи людей плакали навзрыд, а я думал о том, что никто ведь ничего и не знает, – для них смерть моего отца произошла “по естественным причинам”, мол, он так и не оправился от ранений.
Позже я вернулся в свою часть. Дальше я служил в одной военной группе трудовых войск… Двадцатого апреля 1945 года, когда мы стояли в строю, когда было ясно, что война давно проиграна, еще звучали такие лозунги: “Вена остается германской, а Берлин вновь станет германским”. А мне было неважно. Я ждал до того момента, как американцы вошли в Ульм. И получив такое известие, я и два моих товарища помахали ручкой фюреру, простившись навсегда, и оставили свои карабины у одного крестьянского дома. Мы также оставили патронные сумки на тот случай, что кто-нибудь вознамерится умереть как герой. И ушли в ночь. Героически умирать за Гитлера мы не собирались.
Ситуация была такова, что 1-я французская армия прорвалась через Шварцвальд и стремилась на юг. Далее были американские войска и на севере – английские войска. Так что французы случайно оказались теми, кто арестовал меня в Ридлингене. Я не воевал с ними, ибо не хотел стать пушечным мясом в Альпийской крепости. И, кроме того, я подумал, что будет и бессмысленно, и глупо, если я пожертвую собою ради фюрера после того, как он убил моего отца».
Первое, что сделал Манфред после падения Третьего рейха, – рассказал правду про убийство отца. Он старался донести ее до окружающих как только мог. В 1946 году в Нюрнберге генерал-фельдмаршал ВВС, а также Верховный командующий вооруженных сил в Германии и Италии Альберт Кессельринг ответил на вопрос тюремного психиатра Леона Голденсона, правдивы ли слухи, что Гитлер приказал убить Роммеля? «Я думаю, это на девяносто девять процентов правда. Я слышал, что Роммелю дали возможность совершить самоубийство. Я слышал, что его сын тоже так говорил…»
154 Действительно, уже 27 апреля 1945 года в Ридлингене сын маршала в присутствии свидетелей сделал заявление об известных ему обстоятельствах смерти отца:
«Я, Манфред Роммель, родившийся 24 декабря 1928 года в Штутгарте, в семье гауптмана Эрвина Роммеля, произведенного в генерал-фельдмаршалы в ходе нынешней войны, и Луизы Роммель, урожденной Моллин, нижеследующим заявляю:
Мой отец, генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель, скончался 14.10.1944 не от ран, как сообщили об этом средства массовой информации, а был убит по приказу рейхсканцлера Адольфа Гитлера.
17.07.1944 г. отец получил тяжелые ранения во время налета американских штурмовиков во Франции под Ливаро (Кальвадос). После взрыва осколочно-фугасной гранаты отец получил многочисленные переломы черепа и осколочные ранения лица. Ему была оказана неотложная помощь в госпитале под Парижем. Когда он стал транспортабельным, на машине Красного Креста его перевезли в Херлинген. Угроза жизни миновала, а переломы срослись. Отец практически выздоровел и самостоятельно предпринимал долгие пешеходные прогулки. Могу засвидетельствовать значительное улучшение его здоровья, потому что часто бывал дома в это время: за успехи в боевой подготовке командир зенитной батареи несколько раз отправлял меня в краткосрочный отпуск на родину. Отец жаловался только на сильные боли в области левого глаза и частичную потерю зрения…
Гитлер не захотел дискредитировать отца перед лицом немецкой общественности и дал ему шанс добровольно уйти из жизни, передав с генералами ампулу с быстродействующим ядом. В противном случае отец был бы арестован и препровожден в Берлин. Отец выбрал добровольную смерть. В присутствии свидетелей я даю клятвенное заверение, что всё сказанное мной является правдой.
Свидетели:
Пауль Реб, бургомистр Гебвайлера, нотариус.
Фриц Герод, директор, Ридлинген, Маркплац, 15.
Подпись (Манфред Роммель)».
После этой истории казалось, что Манфред выдохся окончательно. Но нет. Он сказал, что открылось второе дыхание, хотя его лицо, казавшееся покойницким, говорило скорее о том, что ему совсем не хорошо. Роммель предложил нам выпить чаю с печеньем, тогда как он сам, попросив время передохнуть, сразу провалился в глубокую беспокойную дрему…
Ампула с ядом для генерала. Выбор, который предоставил Гитлер… Где-то я уже слышала подобное…
