– Я что-то понять не могу, – осторожно перебила я Клауса, – он – технократ. Гитлер считал его гением. На нем лежала ответственность за вооружение Третьего рейха… И этот же самый человек вдруг оказался абсолютно несостоятельным в собственном бизнесе, от процветания которого зависела судьба его жены и детей?
– Ну, мы же не его великий Гитлер… – уныло заметил Клаус без всякой иронии.
– То есть, для Гитлера он…
– …для Гитлера он хотел стараться. А на нашу жизнь ему уже было плевать. Он остался в трех днях своей славы, на посту министра. Он остался в Третьем рейхе. Он навсегда остался с Гитлером… Это был уже не человек, а тень, осколок, рудимент. – Клаус изящными пальцами поправил оправу очков.
– А вы? Как вам удалось пережить трудности взаимоотношений с отцом?
– Никак. Хотя я всё-таки стал работать с ним в издательстве и за очень короткое время стал для него незаменимым. Он зависел от меня.
– Но не любил, – сказала я. Прозвучало как-то жестко.
– Точно, – кивнул Заур без видимого намека на страдания, – и это было не изменить. А с 1959-го по 1961 год я уехал обучаться издательскому делу – в тот период мы с отцом встречались два-три раза в год. Уже во время учебы я получил несколько прекрасных предложений о работе. В частности, от концерна Бертельсманна и еще одного крупного издательства в Дюссельдорфе. Я думал, выбирал…
– И?..
– И тут отец заболел. Я должен был вернуться. Хотя это может показаться странным, что я, его нелюбимый сын, вот так отбросил всё и, как верный пес, вернулся в крошечное бюро отца в Пуллахе, где получал треть тех денег, которые мог бы получать у того же Бертельсманна… Но как бы то ни было, я вернулся и сказал отцу, что нужно окончательно превратить его инженерное бюро в издательство. Я сказал ему: «Мы начинаем готовить к печати международный адресный справочник издательств». Он затею оценил. А потом стал уточнять: «Адресный справочник издательств технической литературы?» Я ответил: «Не только, всех издательств». – «Но ты же не собираешься включать туда религиозные издательства или издательства детской литературы?» – «Собираюсь». Он ехидно поинтересовался: «И какой же тираж?» – «750 экземпляров». «Да ты дурак! – орал он. – Это очень много, ты столько никогда не продашь!»
Это была первая книга издательства, которая была полностью раскуплена. Кстати, она была машинописной. С доходов от продажи тиража я смог купить подержанную пишущую машинку, но зато электрическую. И следующую книгу я выпустил тиражом 1500 экземпляров. Третью – 3000 экземпляров…
– И он вас, наконец, оценил. – В эти секунды я поймала себя на том, что Клаус больше не кажется мне сухим и дотошным, эдаким книжным червем и занудой. И что я жадно ожидаю счастливого конца этой маленькой камерной драмы, разыгравшейся внутри семьи Зауров.
– Отец? Вряд ли он кого способен был по-настоящему оценить, тем более меня. Ему тяжело было признать, что я умею реализовать товар, а он на это был просто не способен. Уже на третий день, с момента, когда я, молодой специалист, вернулся в его дохлое издательство, мы с ним сцепились по какому-то пустяку и… с тех пор не прекращали ругаться. Все свои предложения по улучшению работы издательства я вкладывал в уста своего младшего брата, которого отец обучал. Как ни странно, брата отец всегда слушал с интересом и на любое его предложение говорил да, в то время как я слышал только один ответ: нет. Честно говоря, я часто задавался вопросом, как долго я способен выдерживать такое издевательство, после того как отказался от отличных предложений и остался в Пуллахе «по семейным обстоятельствам»…
Чем больше мой собеседник говорил, тем большим уважением я невольно проникалась к нему. Он смиренно предпринимал попытку за попыткой, чтобы доказать отцу, что он – хороший сын и что его тоже есть за что любить…
Клаус, как теперь мне казалось, был максимально объективен, и от этого картинка, которую он рисовал передо мною, стала объемной и цветной. Не было черного и белого. Его отец Карл-Отто Заур – отрицательный герой повествования – вместо отторжения тоже начал вызывать у меня легкое сочувствие, ибо сам, многого не понимая, был подло обманут тем, на кого молился до конца жизни. Его обдурили как ребенка. Хотя, казалось бы, – и почет, и уважение фюрера, а в конце концов и должность рейхсминистра. Посмотреть со стороны – так всё прекрасно. Но на деле, прав был Клаус, всё это выглядело по-иезуитски. В особенности Гитлер, сделавший его отца министром за несколько часов до самоубийства. А потом и процесс в Нюрнберге над крупными промышленниками, которых Карл-Отто Заур продал за свободу. Свободу, которой так и не смог распорядиться.
– Как ваш отец проводил свободное время?
– Сидел на стуле и смотрел вдаль. У отца – это еще Гитлер отмечал и его окружение – была феноменальная, просто фантастическая память. Он знал всё и помнил день и час каждого совещания, коих были сотни. Каждое слово, каждый отчет, каждый взгляд Гитлера. И никогда, ни разу он не пожелал поделиться этим с нами. Я не знаю, о чем он думал, сидя в кресле и глядя сквозь всех нас, но, вероятно, он снова и снова переживал Третий рейх. С моей матерью он тоже не был близок. В какой-то момент у отца была любовная интрижка с секретаршей, об этом мы, дети, знали, мать – тоже.
Что его еще интересовало? С конца 60-х годов он всегда голосовал за социал-демократа Вилли Брандта и люто ненавидел Аденауэра. Отца шатало между политическими силами. После национал-социализма у него больше не было четкой позиции. Сказать честно, даже во время свой работы в министерстве замом Шпеера он никогда не акцентировал внимание на том, являлись ли соискатели членами партии или нет. Министерство военной промышленности было единственным министерством, в котором членов нацистской партии было около 60 %: это мало по сравнению с другими министерствами, где 100 % штата были людьми партийными. Моя мама не была членом партии, и он никогда не требовал от нее вступить в нее. Более того, он не был ярым антисемитом – ему просто было не важно, еврей ты или немец. К примеру, в 1942 году он помог своей еврейской подруге Мэри Диамонд перебраться из Бреслау в Базель. Он просто помог, потому что у него была возможность. И потому, что он считал ее порядочным человеком. Была и такая история, что он пришел к Гитлеру и попросил не отправлять в концлагерь двух евреек. Обе были женами крупных промышленников. Первая – жена Вильгельма Хаспеля, гендиректора «Мерседес-Бенц», а вторая – жена Отто Майера, гендиректора концерна «МАН». Отец упросил Гитлера пощадить их. Но, думаю, тут всё было куда прагматичнее. Он сказал: «Мой фюрер, Хаспель и Майер – люди, которые очень мне нужны. Пощадите их жен».
Отец мой не был подвинут на идеологии нацизма, он никогда не был политиком или философом. Но при всём том до конца своих дней, до самой своей смерти он считал Гитлера самым великим лидером из всех когда-либо живущих на земле. А умер он в 1966 году. Прямо в мой день рождения – мне как раз исполнилось двадцать пять лет.
Спустя некоторое время после смерти отца, в 1967 году, моя мать получила письмо от Вернера фон Брауна из Пасадены. Она так и жила в Пуллахе, в доме, в котором раньше жила вся семья. Схватив это письмо, она тут же поехала на своем мопеде по окрестностям – все мы, ее дети, жили неподалеку, – чтобы показать письмо. Она с гордостью прочитала нам письмо. Вернер фон Браун писал, что выражает нам всем, родным Карла-Отто Заура, глубокие соболезнования и помнит, что очень многим обязан моему отцу. Мама пояснила нам: Вернер фон Браун тоже работал на нашего отца. Его неудачи с ФАУ-2, и ложные доносы, и – как повод – еврейские корни в итоге обернулись арестом. Когда фон Брауна хотели отправить в концлагерь, отец за него заступился…
