Элизабет ставит точку.
– Давайте-ка пообедаем! – объявляет она. – Как лучше поступить: мне пойти приготовить что-нибудь или смотаемся всей большой компанией в китайский ресторан неподалеку? Я угощаю!
– Как тебе удобнее?
– По мне… – Элизабет устало улыбается. – По мне так лучше к китайцам. Потому что не нужно будет убирать и мыть посуду. Тут все любят китайскую пищу?!
У входа в ресторан мы прощаемся с красавцем Майклом: ему нужно ехать по делам. Сергей жмет ему руку и похлопывает по плечу. Мы же со старшим братом целуемся три раза – «по-русски». Майкл несколько смущен, но доволен – скорее всего, он рад покинуть нашу шумную компанию под предводительством своей активной мамы.
Элизабет с Ренцо ныряют в китайский ресторанчик. Оборачиваюсь на Майкла и с сожалением думаю о том, что такой мужчина – ощутимая потеря для нашего общества. Он оборачивается, улыбается мне краешками губ и кивает на прощание.
Тем временем мать и младший сын уже облюбовали большой круглый стол и жестами приглашают нас к себе: «Ну и что вы там копаетесь?! Неужели не голодные?!» – шумит Элизабет, стягивая с себя пуховую куртку. Альваро и Пабло занимают другой столик, поменьше. Элизабет заказывает кучу еды и, наравне со мной, лихо орудует палочками, распорядившись, чтобы Сергею принесли европейские приборы. Ренцо вдруг становится более словоохотливым и пытается рассказать нам о том, что увлекается астрономией, вселенными, галактиками и Стивеном Хокингом. У них с Сергеем завязывается диалог о черных дырах и прочих вещах (мы с Элизабет переводим).
Геринг оживает, когда приходит время десерта и нам приносят печенье с предсказаниями:
– Так, выяснилось, что мы с Сергеем обезьяны по китайскому календарю, а кто ты? Крыса? Отлично…
После ресторана, пока Ренцо, Сергей и Альваро отдыхают в просторной гостиной Элизабет, хозяйка предлагает мне осмотреть ее квартиру. В распоряжении Геринг три этажа (со второго по четвертый) и крыша с импровизированным зимним садом, отделенная от последнего этажа стеклянной дверью. Здесь – стол для пинг-понга, кресло и диван.
– Играешь? – киваю на стол.
– Нет, я не играю. Мальчики иногда. Но Микки живет отдельно и заезжает к нам нечасто. Кстати, обрати внимание, на столе – специальное защитное покрытие, это от кошек.
– От каких кошек?
– Сейчас… – После подъема по лестнице Элизабет никак не может отдышаться. Она медленно ковыляет к стеклянной двери: «Аш! Ашличек! Ашличка! Митч! Ау!»
Откуда-то сверху, с крыши, доносится громкое упрямое мяуканье. Элизабет оборачивается ко мне и заговорщицки поясняет: «Они всегда опасаются, что я поведу их мыться. Они не любят мыться. Ашличка! Милый! Ганнибал! Ау!»
Элизабет продолжает ласково ворковать, и я не сразу понимаю, что она говорит по-чешски! Уму непостижимо! Племянница Геринга общается со своими кошками на чешском языке. Между тем Элизабет упрямо созывает кошек, и я, наконец, вижу источник громкого «мяу», который, осторожно спускаясь по маленькой лесенке, внимательно смотрит на нас ярко-желтыми глазами. Он похож на маленького льва темно-голубого окраса. Хозяйка тут же начинает причитать:
– Это всех моих малышей так обкорнали эти… ужасные люди! Я же просила – только не уродуйте кошек! Видишь, шерсть на голове оставили, а по всему телу обкорнали, да как криво! Ужас и кошмар! Этот кот был просто огромным меховым шариком. Давай, кстати, вас познакомлю. Его зовут Аш. Ашличка, подь!
Насколько я понимаю, фраза «ужасные люди» относится к помощникам Элизабет по хозяйству. Мне удалось заметить двоих. Одна – та самая перуанка, что открыла дверь, когда мы утром впервые переступили порог этого дома, другой – мужчина в возрасте, уж не знаю, за что он отвечает, просто промелькнул немой тенью, когда мы поднимались сюда с третьего этажа.
Тем временем Аш, убедившись, что я не буду его купать, спускается, продолжая истошно мяукать. Он с удовольствием подставляет огромную голову под ладонь Элизабет, когда та, кряхтя, наклоняется, чтобы его погладить, а потом начинает настойчиво путаться под ногами, мешая хозяйке дойти до кресла: она снова наклоняется, чтобы взять его на руки.
Геринг плюхается в большое кресло, с удовольствием погружаясь в него, как в зыбучие пески:
– Ты нравишься Ашу, – сообщает она доверительно.
– С чего ты это взяла? – спрашиваю.
– Сама увидишь. Сейчас придет к тебе ластиться.
Через несколько минут, как она и обещала, кот по-хозяйски запрыгивает мне на колени и требует, чтобы его гладили и чесали, а потом чесали и гладили – и наоборот.
– Я попозже представлю тебя остальным, – сообщает Элизабет, – там на крыше прячутся Сиси, Митч и Ганнибал. Ашличек просто посмелее! Но, бог ты мой, как же нелепо их постригли!
Я отдаю Элизабет кота, снимаю с шеи свою зеркалку и выставляю на режим записи:
– Я поснимаю тебя немного с Ашем, – не возражаешь?
– Нет, – немного устало улыбается Элизабет. И я понимаю, что мне нравится деловой подход этой самостоятельной женщины. Она не жеманится, не позирует, не умалчивает, в общем, отрабатывает по полной. Это внушает уважение и симпатию. Да что ж такое! Неужели все представители ее рода обладают этим талантом – внушать симпатию?!
Альберт Шпеер в мемуарах писал о мощном обаянии Германа Геринга, которое он, как и свою улыбку, включал и выключал, «словно рубильник». И что удивительно: при описании Германа Геринга и Шпеер, и два тюремных психиатра в Нюрнберге, и остальные – все неизменно сравнивают рейхсмаршала с ребенком – «обычно доброжелательный, иногда явно мрачный, в своих поступках похож на ребенка, постоянно играет на публику».
«Как ребенок» – через каждую строчку. Очень необычно.
– Знаешь, – задумывается Элизабет, – у меня всегда были кошки. Я их обожаю. С тех самых пор, когда была совсем малышкой. Я постоянно общалась с ними, разговаривала – наверное, в этом тоже проявляется одиночество, если кошка твой лучший друг и собеседник. Однажды, когда я вернулась из школы, моя кошка собралась рожать. Дома – никого. И мне пришлось выступить в роли акушерки. Так что котяток я сама вытаскивала на свет божий и перерезала пуповину. А потом принимать кошачьи роды стало для меня делом привычным.
– Любовь к кошкам у вас черта семейная.
– Да? А почему ты так говоришь? Мой отец, Альберт Геринг, обожал собак, просто до тряски.
– Я говорю про Германа.
– Про дядю?
– Да. Видела много хроники, где он играет с львятами.
– С львятами? Хм… То есть, думаешь, что любовь к кошкам у нас в крови?
– В случае с Герингом, – признаюсь ей, – не знаю. Думаю, что это была не любовь. Сублимация.
– То есть? Почему?
– Потому что эта история с любовью ко львам началась в середине тридцатых годов, тогда все считали, что Геринг не может иметь детей.
