Весь вечер Элизабет с Ренцо заговорщицки переглядываются, а в конце позднего ужина, когда мы, набитые «лучшей курочкой в Лиме», переходим к чаепитию, Геринг что-то шепчет сыну, и тот уходит, а затем появляется с пакетами, которые Элизабет гордо раскрывает и, к нашему с Сергеем удивлению, извлекает оттуда перуанские сувениры. Браверману достается деревянное изваяние на стену, с выточенным лицом индейца и мордой альпаки, – типичное местное перуанское творчество. Мне же Элизабет купила… свитер ярко-оранжевого цвета из шерсти уже упомянутого животного и тут же, прямо в кафе, заставляет меня его примерить. К счастью, свитер в самый раз. Элизабет хлопает в ладоши и косится на Сергея, пытаясь понять, как ему понравился индеец. После объятий и поцелуев (со стороны мы выглядим как одна большая дружная семья на воскресных посиделках) Элизабет продолжает потрошить пакет.
– Вот, – говорит она, с удовлетворением выкладывая на стол передо мною и Сергеем по нательному кошельку, – в таких кошельках мы тут носим деньги: на тело, прямо под одежду, и ни один карманник вас не обворует.
Мы оба рассыпаемся в благодарностях, ибо подобной заботы никак не ожидали. Конечно, она тут же настоятельно советует мне избавиться от «вызывающе красной сумочки», которая так будоражит местных жителей. И я обещаю, что сумку непременно заменю на нательный кошелек. За кошельками следует раздача местных сладостей и шоколада:
– Вы должны это взять! У нас в Перу потрясающий шоколад и конфеты!
С ворохом подарков мы выходим из кафе. Ренцо заводит машину и зазывает нас в машину. Элизабет остается здесь, у кафе, ждать его: решено, что сын заберет ее на обратном пути, потому что наш отель находится в совершенно другой стороне, а салон авто не настолько просторный, чтобы все могли разместиться комфортно.
Мы долго и нежно прощаемся с нею на крылечке ресторана. Сейчас ее лицо походит на застывшую маску героини традиционной пекинской оперы, когда в былые времена женские роли там исполняли мужчины; кожа ее, кажущаяся дряблой и тонкой, напоминает белую муку или даже глину; сверкают застывшие стеклянные зрачки глаз – безо всякого выражения. Кажется, что эти глаза, обычно не упускающие и крошечной детали окружающего мира, сейчас смотрят куда-то внутрь. Что они там, внутри, видят? Пустоту? Хроническую усталость? Обиду и отчаяние, скопленные за годы человеком, который всю жизнь выживает в незнакомой, непривычной, анормальной для себя среде? Что видят эти глаза, обращенные внутрь себя?
Через стекло отъезжающей машины вижу, как Элизабет машет нам, но вряд ли она видит, как мы машем в ответ. В последние доли секунды, до того как наша машина скрывается за поворотом, я до рези в глазах всматриваюсь в ее темную фигурку, застывшую на крыльце одиноким пингвином перед огромным неумолимым айсбергом мутного лимского воздуха, с каждой секундой смыкающегося чернотою вокруг, множа черноту вокруг себя и становясь единой, монолитной, всеобъемлющей чернотою…
Рейхсмаршал Герман Геринг
Геринг с женой Эмми и дочерью Эддой
Эдде три года
Эдда Геринг, 60-е
Альберт Геринг
Мила и Элизабет Геринг в Австрии, до отъезда в Перу
Элизабет, начало 50-х годов
Элизабет Геринг со своими сыновьями Ренцо и Майклом
Татьяна Фрейденссон, Элизабет и владелец кафе, в котором выступает Ренцо (на заднем плане)
Сергей Браверман, Элизабет и Татьяна на главной площади Лимы
Беттина Геринг
Люпин среди кактусов, или Невроз по имени Герман
Разыскать Беттину Геринг было легче, чем уговорить сниматься: за те годы, что утверждалась телевизионная заявка на фильм, моя рыбка угодила в невод к другому ловцу – израильскому режиссеру Ханоху Зееви, снявшему тяжелый многочасовой и абсолютно правильный фильм о людях, чьи потомки так или иначе были связаны с Холокостом.
Уж не знаю, почему он выбрал Беттину Геринг, сделав ее героиней фильма наряду с детьми комендантов концлагерей в Германии и Польше, а также некоторых пострадавших евреев, но факт оставался фактом: Беттина уже отметилась в иностранном документальном фильме, который к тому моменту, несмотря на давность проведенных съемок, всё еще находился в монтаже. Но обращаться к Ханоху Зееви с просьбой помочь контактами значило бы признать свою полную несостоятельность.
Итак, я решила попытаться разыскать Беттину Геринг своими силами. Трудность заключалась в том, что во всех упоминаниях в Интернете эта женщина проходила под той же фамилией, что и рейхсмаршал, но электронные справочники Нью-Мексико в ответ на мой запрос брезгливо выбрасывали ответ «не найдено». Возможно, Беттина жила под другой фамилией.
На просторах Интернета я вдруг наткнулась на занимательный очерк некой Шанти Элке Баннварт «Место прощения», писательницы, которая по совместительству значилась еще и практикующим психотерапевтом. Впрочем, литературное дарование и терапевтические навыки госпожи Баннварт интересовали меня в меньшей мере: более забавным казался тот факт, что Шанти Элке Баннварт, немка по происхождению, где-то далеко, в другой части земного шара, приходилась соседкой Беттине Геринг.
«Беттина живет на вершине Месы в доме собственной постройки с оконными рамами бирюзового цвета. Живет прямо в пустыне, которая для нее – просто задний двор, испещренный цветением диких люпинов и сочных подсолнечников Нью-Мексико. Правда, огненно-красные индейские цветы заключены в плен кактусов, живою тюремной изгородью возросших вокруг цветов; кактусов, только и ждущих, как бы улучить момент, чтобы впиться в вашу плоть, как только вы проявите интерес к цветам».
