Я протягиваю ему руку. Он поднимается и, выпрямившись, добавляет:
– Вообще-то кролики, зайцы, они – спасибо, ох, как больно – опасные животные: выжирают зеленые поля, оставляя после себя голую землю. Такую, какую оставил после себя мой отец, Гитлер, все они. Проще говоря, определенное число зайцев, у которых было вполне достаточно жизненного пространства, вдруг начали убивать других зайцев. Такова была ситуация в Германии…
Я говорю Франку:
– Сдается мне, сами местные не слишком любят этого зайца. Его уменьшенную копию невозможно найти ни в одной сувенирной лавке. Я в свое время пыталась найти – нет, только зайцы Дюрера во всех вариантах: бронза, папье-маше, оттиски…
Никлас в задумчивости раскрывает рот, обнажая два передних своих зуба, вдавленных внутрь, – он тоже неправильный заяц:
– Предлагаю пройтись по лавкам, пока у нас есть время. Я бы тоже посмотрел, чем они тут торгуют.
Франк смотрит на часы – я понимаю: он думает о тюрьме, но времени у нас действительно предостаточно. Эйзенштейн с оператором остаются допивать кофе, а мы с Никласом покидаем их и медленно спускаемся вниз по Альбрехт-Дюрер-штрассе прямо от дома Дюрера.
– Он, конечно, не похож на того… – Франк замирает у первой же витрины, тыча пальцем в стекло: – Но, по-моему, очень даже ничего…
За стеклом – маленький бронзовый заяц, такой, что поместится у вас на ладони, в самом ее центре; заяц, скукожившийся в комок, – он больше похож на кусок бронзы, но под кожей этого зайца ощущается пульсация и напряжение каждого мускула, скованного испугом.
– Как вы его разглядели? – смотрю на Франка, внимательно изучающего витрину со старыми вещами.– Тут и кружки, и какие-то значки, и подернутые паутиной подсвечники. Заяц среди них совершенно не читается.
– Не знаю, – отвечает Никлас, – но знаю, что он довоенный. Как минимум.
– Мне нравится. – Смотрю на зайца и проникаюсь к нему всё большей нежностью, думая о том, как ему будет хорошо и уютно у меня дома на собственной полочке, за стеклом, не витринным, а тем, за которым не собирается пыль. – Надо попробовать его купить.
Я открываю дверь магазинчика. Лавка битком набита старьем, и хотя расположена она на туристической улице, тут полно вещей, интересных не только туристу. Напротив стеклянной двери стоит большой деревянный стол, за которым восседает Карл Маркс, не настоящий, конечно, но очень похожий на Маркса человек: белая пушистая борода, усы, курносый нос. У Маркса скучающий вид, плотное телосложение, и под серым свитером, который весь усеян катышками, заметно очерчено пузо, на котором расплылись два пятна от кофе.
Я по-хозяйски беру зайца, ощущая его тяжесть в руке, и уверенными шагами иду к лавочнику, который изучает нас с Франком. Со стуком ставлю фигурку на массивный деревянный стол.
Маркс с подозрением смотрит на меня. И с сожалением – на кролика. Попросив его подождать с выпиской чека пару минут, я оглядываю лежащие рядом на полке немецкие военные кресты с Первой мировой, нашивки, старые монеты. Лавочник, проследив мой взгляд, интересуется:
– Что вы ищете?
Сообщаю, что так, в довесок к зайцу, я, возможно, приобрела бы какую-нибудь забавную ерунду времен Второй мировой войны.
– Вы говорите по-русски? – вдруг шепотом спрашивает меня Маркс с сильным акцентом, одновременно косясь на Франка, который завяз по правую сторону от входной двери, изучая старую посуду.
– Да, а как вы догадались?
– Вы еще рот не раскрыли, – снова шепчет продавец, – а я уже понял, что вы из России.
Любопытно, что он не путает падежи.
– А он немец? – спрашивает Маркс, кивая в сторону Франка.
– Да, а вы?
– Доктор Арно Розенталь, к вашим услугам, – представляется мой собеседник, протягивая пухлую руку для пожатия. – Так что вы хотите найти?
– Что-нибудь времен Второй мировой.
– Вынужден огорчить – у меня ничего такого нет, – отвечает Розенталь, забирая из моих рук кредитную карточку.
– Неужели ничего совсем? – любопытствую, пока проходит платеж. – Мы же в Нюрнберге.
– Клянусь. – Розенталь возвращает мне карточку и сообщает, что сделал мне скидку в десять евро. – Вы купили отличную вещь. Этот заяц будет постарше Второй мировой. Признаться, мне даже жаль с ним расставаться, потому что за долгие годы, что он жил у меня в витрине, такой тихий, незаметный и никому не нужный, я к нему немного прикипел.
Никлас Франк подходит к нам, и в его глазах читается легкое недоумение – он услышал русскую речь.
– Доктор Арно Розенталь – господин Никлас Франк, – представляю я их, и новые знакомые пожимают друг другу руки. Похоже, Франк и Розенталь ровесники. Чистокровный ариец и еврей.
Розенталь переходит на немецкий, на котором говорит с южным акцентом:
– Так что вы ищете?
– Меня немного взволновали те старые баварские кружки, – признается Франк, – некоторые из них я помню, они послевоенного времени, но вряд ли я что-то буду покупать сегодня.
Воспользовавшись тем, что Розенталь и Франк завели вежливую беседу, я прогуливаюсь вдоль полок со старыми игрушками и кухонной утварью. Мне интересно, есть ли тут что-то времен Второй мировой войны (не до, не после, а конкретно времен войны).
Судя по всему, действительно ничего.
Франк тем временем присаживается на деревянный стул напротив Розенталя – часть их беседы я упустила, не заметив, как собеседники завели речь о национал-социализме. Никлас, как и я, изумляется: ведь после войны тут осталось море хлама. Почему ничего нет?
– Я еврей, – оскорбленно замечает Розенталь, задетый нашим настойчивым интересом. – Я не могу продавать такую дрянь. К тому же это экстремизм.
– Понимаю, – кивает Франк, – ваша семья эмигрировала из Германии в тридцатых?
– Часть семьи, – отвечает Розенталь уклончиво. – Сам я приехал сюда лет тридцать назад.
– Мне жаль, что вашим родным пришлось эмигрировать, – говорит Франк серьезно, словно бы признавая свою вину. Его собеседник живо реагирует на тон Никласа.
– Вы-то тут ни при чем, – говорит он.
– Ну это как посмотреть, – заявляет Франк, вглядываясь в мутно-серые глаза Арно. Я затихаю: скажет или не скажет?
– Как ни посмотри. Это было и было, – вздыхает Розенталь и, пытаясь увернуться от пристального взора Франка, смотрит на меня в некотором недоумении. И вдруг говорит: – Ладно, хорошо.
Сначала я не понимаю, что он имеет в виду, но когда его пухлая рука ныряет под стол и раздается шум ящика, выдвигаемого из темной ячейки, мне начинает казаться, что Розенталь хочет нам что-то показать.
– Вы оба сидите здесь. – Доктор Розенталь встает с места и идет к стеклянной двери, поворачивает ключ, переворачивает табличку с надписью «открыто» на «закрыто» и, насвистывая что-то, возвращается обратно. Мы с Франком переглядываемся. – Если кто-то из вас проболтается, мне будет очень плохо, так что прошу понять это. – Розенталь шарит в нижнем ящике стола.
