Никлас молчит. Я поднимаюсь с бордюра. Мы просто стоим, не зная, как быть дальше. Раз – и дверь в магазин снова открывается. На пороге – Розенталь. Он мнется и пытается что-то сказать.
– Я прошу прощения, – миролюбиво начинает лавочник, не глядя на Никласа, – я и подумать не мог… Так что еще раз извините за настойчивость.
Франк говорит:
– Мне кажется, вам не за что извиняться.
Я прощаюсь с полностью ошарашенным евреем и благодарю за кролика.
– Он и правда очень старый, берегите его, – отвечает Розенталь, печально глядя на мою сумку, в недрах которой теперь поселился бронзовый зверек, а потом поднимает глаза и смотрит в спину медленно уходящему Франку, – интересный этот человек, Франк. Значит, то, что его отец генерал-губернатор Польши, – это правда?
– Правда.
Дальше – полушепотом – реплика, которая сражает меня наповал:
– Бедный, – говорит Розенталь, – мне его очень жаль.
Мы движемся в сторону Нюрнбергского Дворца правосудия.
Франк, сидя рядом с оператором на переднем сиденье машины, выглядит напряженным и внимательно смотрит в окно, не желая приобщаться к нашим разговорам.
В нюрнбергскую тюрьму нас пустят после четырех. Так что сначала, согласно договоренности, мы побываем во Дворце правосудия и зале суда №600 – том самом, где почти год длился суд над главными нацистскими преступниками, в числе которых был отец Никласа. В этом дворце я сама раньше никогда не бывала, зато вокруг него совершала прогулку примерно полгода назад, во время своего предыдущего посещения этого города. Помню, по этой территории сновали люди в длинных плащах под зонтами и в галстуках. Остроносые ботинки с дрожащими на них, отполированных до блеска, капельками дождя – всё это было очень атмосферно. Сегодня, как ни странно, снова мрак. Я довольна. Солнце только испортило бы настрой. Еще чуть-чуть – и посыплет мелкий дождик. Небо заволакивают плотные тучи, а температура воздуха не поднимается выше +13 градусов. И если я радуюсь из-за того, что в кадре будет красивая картинка, то Никлас Франк, слегка помятый, с покрасневшими белками глаз и чуть взъерошенными волосами, видит в этом какой-то мистический знак от отца.
– Прямо бесится, – фыркает Никлас себе под нос, и я вижу, как решительно он настроен попасть сегодня в нюрнбергскую тюрьму.
Широкая Фюртерштрассе сама ведет нас много километров по направлению к дому 110. Это и есть Дворец правосудия.
Его я узнаю сразу – его любой узнает, кто хотя бы раз в жизни видел хронику с Нюрнбергского процесса: возникает ощущение, что время в этом месте остановилось. Если бы не современные автомобили и не знаки «кирпич» и «P» (паркинг), режущие глаз яркими цветами, может показаться, что ты шагнул сквозь экран в кинохронику.
Главное здание с анфиладой, плотное, приземистое, по-немецки лаконичное кажется уж слишком твердо стоящим на земле. Когда-то над арками этого здания были установлены четыре флага: если смотреть слева направо, то сначала – советский, затем – британский, американский и французский.
Несмотря на то, что этот Дворец правосудия известен всему миру и находится под охраной ЮНЕСКО, путеводители по Нюрнбергу не слишком распространяются по части истории, которая бы слишком глубоко уводила вас в былые времена. Так что расскажу вам немного об этом месте.
Здание Дворца было построено в 1916 году по проекту баварца Хуго фон Хёльфа в духе немецкого Ренессанса и было открыто в сентябре королем Людвигом III. Но известность этому комплексу, включавшему в себя тюрьму, принес именно Нюрнбергский процесс.
Дворец правосудия как место, где должна была вершиться справедливость в 1945 году, был выбран не случайно. «Самый немецкий из всех городов», по словам Адольфа Гитлера, еще во времена Веймарской республики, с 1927 года, Нюрнберг стал центром национал-социалистического движения. А с 1933 года Гитлер, ставший рейхсканцлером, назвал Нюрнберг «городом партийных съездов». Где, как не здесь, было важно провести суд над главными нацистскими преступниками? Впрочем, советская сторона не горела желанием проводить исторический судебный процесс на территории, подконтрольной американцам. Поэтому предварительные слушания прошли в Берлине 18 октября 1945 года, а затем процесс перебазировался во Дворец правосудия в Нюрнберге, где заседания начались 14 ноября того же года и продлились больше девяти месяцев, вплоть до 31 августа 1946 года.
И если первая причина проведения процесса в этом городе кажется символичной, то второе объяснение выглядит очень простым, я бы даже сказала бытовым. Несмотря на то, что Нюрнберг сильно бомбили, Дворец правосудия практически не пострадал. Но главное, что из Дворца в тюрьму вел подземный ход, что делало удобным перемещение подсудимых из камер в зал суда и обратно. Да и огромный штат Международного трибунала мог с легкостью разместиться на территории этого комплекса. В общем, удобно. А порой, скажу я вам, удобство намного важнее всяких там символических смыслов.
Оператор, высадив нас с Франком и Эйзенштейном перед оградой Дворца правосудия, уехал парковать машину. Никлас тут же, прихрамывая, двинулся на территорию – с тем чтобы размять ногу, «разгулять» ее перед съемками. По крайней мере он так сказал. Хотя, глядя, как его фигурка в бежевом плаще нервно перемещается из одного конца анфилады главного здания в другой, я подумала, что это, наверное, неправда. Измерив анфиладу шагами вдоль и поперек, Франк, не думая даже зайти внутрь, стал вышагивать по периметру территории. Прохладный ветер трепал полы его плаща и разматывал нить дыма, тянущуюся от его сигареты куда-то в бесконечность. Огромное мощное здание и маленький человек перед ним.
Кстати, часто именно это главное здание принимают за место, где непосредственно судили нацистских преступников. На самом же деле зал суда № 600 находится правее – в восточном крыле Дворца правосудия. Будучи составной частью всё того же архитектурного ансамбля, восточное крыло не такое огромное, но, как и главное здание – плотное, ровное, словно начерченное по линейке. Такая же блекло-красная крыша и те же песочного цвета камни, из которых сложена стена. А четыре огромных окна верхнего этажа – это и есть зал № 600.
Я машу Никласу и указываю в сторону восточного крыла. Короткий кивок – и он разворачивается по направлению, указанному мной. Нужно сказать, что перед главным зданием Дворца правосудия несколько метров выложено бежево-коричневой брусчаткой. Настил, неровный от времени, вдруг подцепляет нос ботинка Франка, и тот едва успевает сохранить равновесие. Несмотря на то, что Никлас находится далеко от меня, ветерок с дымом его сигареты доносит до моего слуха обрывки чертыханий. Интересно, Франк действительно сопрягает любое препятствие на своем пути, в том числе камушек, со своим отцом? Если допустить, что это так, то Гансу Франку, наверное, безмерно скучно в аду. Хотя ирландский священник, отец О’Коннор, крестивший его в католичество в тюрьме, написал семье бывшего генерал-губернатора Польши трогательное письмо, уверяя, что перед смертью Франку были отпущены все грехи и он, оказавшись после казни на небесах, обрел мир и успокоение, – в общем, всё то, чего был лишен в этом бренном мире. Никлас не верит, что отцу предназначались небеса. Только ад. Только шесть миллионов адов – по числу людей, которые погибли по вине «короля польского», который на деле оказался «польским мясником».
