Мой собеседник помрачнел лицом и с нарочитым интересом погрузился в изучение меню:
– Ага, минеральная вода. Нет, всё-таки кофе. А ты?
– И я, – ответила. – Так что по поводу Фердинанда? Самозванец?
Рихард тихо рассмеялся: получилось как-то жалко и неубедительно. Он и сам это понял. Запрокинул голову, подставив лицо под палящие лучи мюнхенского солнца, потом провел рукой по волосам:
– Фердинанд – это мой племянник, очень шустрый малый.
– Племянник? – уточнила я.
– Сын покойного брата Роберта, – пояснил Рихард спокойно. – Или лучше взять минералку на такой жаре? Нет, наверное, как и ты, буду кофе.
Кажется, Рихарду не хотелось говорить о племяннике. А мне, как назло, сразу захотелось узнать – отчего такая странная реакция у дяди на имя Фердинанда:
– А что значит шустрый малый? Успешный? Разворотливый?
– Очень разворотливый. Фердинанд был успешным адвокатом. Занимался уголовным правом. И, надо признать, в этом здорово преуспел. Потом он решил написать книгу, взяв за основу случаи из своей практики. И – вуаля – теперь он автор бестселлеров. Публика любит всякие убийства, кровь… Вот мемуары – они уже слишком сложны для восприятия масс, слишком далеки от народившихся новых поколений. А Фердинанд широко известен в Германии среди массового читателя, хотя его авторский стиль… Ну всё равно он хороший человек.
Рихарду, в голосе которого звучала легкая надменность, как мне показалось, не слишком понравилось, что я столько внимания уделила какому-то Фердинанду, когда он, такой прекрасный, сидел передо мною и пытался принять позу, которая позволяла бы ему смотреться выгоднее: он то подпирал голову рукой, то запрокидывал ее, то откидывался на спинку стула.
Фон Ширах был несколько обескуражен моим интересом к Фердинанду – скажу честно, плевать я хотела на племянника, мне просто любопытно было, отчего столько эмоций появилось на лице дяди при упоминании Фердинанда. С первых минут мне стало понятно, что Рихард фон Ширах из тех, кто заранее готовится ко встрече, продумывает свое выступление, выстраивает его, накидывает себе тезисы и запоминает их логическую последовательность. Обычно нет ничего занудливее такой беседы. Я была счастлива, что привела фон Шираха в легкое замешательство. Он завис. И это давало мне надежду на то, что он сможет рассказать что-нибудь интересное. Пока нужно было окончательно вымучить его Фердинандом, отбив желание говорить по написанному.
– Значит, вы не единственный писатель в своей семье? – Я всё сильнее подталкивала Рихарда к пропасти импровизации, куда он боялся сорваться, балансируя на краю.
Нехотя он ответил:
– Нет. Моя дочь Ариадна и сын Бенедикт – тоже писатели. И тоже довольно известные. Может быть, они чуть уступают Фердинанду, ну так он и старше их. Еще одна племянница тоже пишет, но она так, не делает на это ставку.
– Неужели они все пишут под фамилией фон Ширах? – искренне изумилась я, подумав о том, что, конечно, раскрученным именем отца и деда, наверное, торговать в Германии выгодно, иначе такого обилия, можно даже сказать, переизбытка плодовитых фон Ширахов не наблюдалось бы на книжном рынке.
Рихард, задетый пренебрежительным равнодушием официантки и пытаясь занять руки, невесело хохотнул:
– Бенедикт, мой сын, сменил фамилию.
– Взял литературный псевдоним, – поправила его я.
– Нет-нет, – вдруг закудахтал Рихард, уже меньше сопротивляясь вектору, который я задала разговору, – он сменил паспорт. Потому что просто не хочет быть фон Ширахом. И с дедом ничего общего иметь не желает, а я не могу давать ему советы в столь щепетильном вопросе. Он вообще очень самостоятельный молодой человек – ездит по миру, живет где нравится. Сейчас вот, к примеру, в Барселоне.
– Здорово, – сказала я, – а что его заставило сменить фамилию? Вот так просто решился? Или как это происходило?
Фон Ширах задумался. Через несколько секунд он, отчаявшись расстрелять взглядом официантку, медленно заговорил:
– Могу лишь предполагать, что… это случилось давно, после его первого посещения Освенцима.
– Вы возили его в Освенцим? – ахнула я.
– Да я сам там… не был, – сказал Рихард и тут же охнул, поспешив добавить: – Нет, не потому, что не хочу, просто не получалось как-то. Несколько лет назад я был на конференции в Кракове и рассказал об этом сыну. Тот сразу же спросил: «Как же так, ты был в Кракове и при этом не заехал в Освенцим?!» Я ответил, что не мог, что был занят. «Как? Быть в Кракове и не побывать в Освенциме?! Ты обязательно должен съездить туда! Обещай мне!»
– Вы пообещали?
– Да, – серьезно кивнул Рихард, – разумеется. Каждый немец обязан там оказаться.
Вот ведь выверт истории. Всего-то семьдесят— восемьдесят лет назад нацисты считали, что там должны оказаться евреи, цыгане, славяне. А теперь – «каждый немец».
– Герр фон Ширах, так когда ваш сын оказался в Освенциме первый раз?
– Много лет назад он был там со своим классом, когда учился в школе. Кажется, они там пробыли пять дней.
– Пяяять?! – вырвалось у меня невольно.
Рихард пожал плечами:
– Мне тоже показалось, что пять дней это многовато, потому как такое может обернуться пыткой для молодых неокрепших умов. После этого сын начал активно интересоваться, имел ли его дед Бальдур отношение к Освенциму…
– Нууу, – задумалась я, – чисто формально не имел, наверное. Если пытаться оправдать его. Хотя, разумеется, все были причастны.
Фон Ширах согласно кивнул:
– Мой сын тоже так посчитал – особенно когда узнал, что дед его «очищал Вену» от евреев. И теперь снова настаивает, чтобы я всё-таки туда, в Освенцим, съездил! Кстати! – Рихард вдруг необычайно оживился, заерзав на стонущем стуле. – У нас тут в Мюнхене год назад открыли синагогу!
– И? – спросила я, удивляясь, как лихо повернул разговор.
– Ее сознательно построили в очень важном историческом месте. Всё это попытки хоть как-то улучшить, исправить нашу ужасную историю. Конечно, полностью ничего не исправишь, но мы прикладываем усилия в этом направлении. Вот что важно. Я там уже был, но когда сын приедет меня навестить, мы обязательно сходим с ним туда вдвоем. А ты, кстати, была в Освенциме? – отчего-то спросил меня Рихард.
– Нет, – сказала я спокойно.
Ширах уставился на меня в священном ужасе, но уже через долю секунды его отпустило. Он вспомнил, что я не немка. А значит, мне можно. По крайней мере это я прочла по его лицу. Он продолжил:
– Это поколение, следующее, поколение внуков, – оно вообще не интересуется рейхом. Точнее, интересуется, но прикладно, воспринимая эту часть истории как чудовищную и опасную глупость. Правда, я до сих пор не понимаю, зачем некоторые выносят сор из избы, раз уж им так неприятно прошлое. К примеру… – Фон Ширах задумался, стоит ли говорить дальше, но его губы уже задвигались по инерции, и звуки сами срывались с них, слепляясь в слова: – Фердинанд, племянник, иногда путает вымысел и правду. Так бывает у писателей, особенно когда много стилизуешь реальные истории, воссоздавая несуществующие в реальности нюансы и причинно-следственные связи. Наверное, он несколько этим увлекся. В каком-то интервью Фердинанд рассказал про деда: тот, мол, в детстве общался с ним пару лет всего, – и этого ему хватило с лихвой. Сказал, что дед был мизантропом, который избегал людей, и в то же время во всем хотел быть лучшим. Они играли в какую-то настольную игру, и Бальдур фон Ширах постоянно выигрывал – это ведь нормально, естественно, когда взрослый человек обыгрывает ребенка, а не поддается ему, уступая: это развивает мышление, заставляет думать, бороться на равных. Фердинанд сказал примерно так, что однажды он понял принцип, единственный принцип, который его дед использовал, чтобы обыграть его, и обыграл деда. И Бальдур с ним больше не играл. Я не согласен. Нет. Возможно даже, что Фердинанд намеренно придумал эту историю, чтобы пнуть деда лишний раз и лишний же раз напомнить публике о своем с ним родстве. Дед-то его был неординарным человеком и, возможно, после двадцати лет заключения в камере-одиночке он стал нелюдим, не мог легко ладить с людьми, но эта история – плод воображения талантливого и весьма успешного беллетриста. Так же, как и то, что дед вообще не очень-то любил с внуками возиться, – разумеется, он любил своих внуков, разве может иначе быть? Отсюда его желание говорить с ними о высокой литературе, музыке…
