Он был прекрасным хозяином и очень хорошим организатором. Работая на заводе или в шахте, он долгими месяцами копил деньги. Потом, располагая известной суммой личных денег, взяв взаймы у товарищей все, что они могли дать, и пустив в ход свои кредитные возможности, он открывал ресторан и сразу же начинал зарабатывать. Он выплачивал долги, начинал богатеть, покупал дорогие костюмы, жил в хорошей квартире, и все шло в таком благополучии несколько месяцев, иногда почти год, вплоть до того дня, когда, выпив однажды лишнее, он вдруг впадал в неожиданное благотворительное исступление. Стоя посередине своего ресторана, с растрепанными волосами и съехавшим галстуком, он кричал:
– Пей ребята, ешь, пей в мою голову! Мы же русские, братцы, если мы друг другу не будем помогать, кто нам поможет? Все бесплатно, ребята, помните Аристарха Александровича Куликова, в случае чего, пожалейте!
К нему шли валом знакомые, полузнакомые и вовсе незнакомые люди, и недели две в его ресторане стояли шум и крик с утра до вечера. Друзья его в это время старались унести то, что было можно, – деньги, костюмы и даже посуду, – зная, что конец всему близок, и надеясь хоть что-нибудь спасти. Но если кто-нибудь из них попадался Аристарху Александровичу, он приходил в бешенство, кричал, что его обкрадывают, и отбирал уносимую вещь. Потом, в один прекрасный день, все стихало, ресторан закрывался, поставщики не получали денег – и похудевший, изменившийся и притихший Аристарх Александрович исчезал. Он снова поступал на завод, долго и упорно работал, опять выплачивал долги, униженно благодарил тех, кто уносил и сохранял его вещи, и через некоторое время снова открывал ресторан. И тот факт, что я нашел незастроенный пустырь, объяснялся вовсе не моей неспособностью ориентироваться, а тем, что ресторан, действительно находившийся там и принадлежащий Аристарху Александровичу, был снесен на слом и продан до последней промокшей доски за долги.
* * *
Проходили зимние парижские месяцы, наступала весна, ночи были прохладные, но днем и вечером иногда было тепло. В один из таких вечеров я снова встретил Ральди. Она сидела на террасе своего кафе и, казалось, еще состарилась и одряхлела. Но она была не одна. Рядом с ней, положив одна на другую безукоризненной формы ноги – юбка не покрывала колен, – сидела молодая женщина лет двадцати – двадцати двух. Она была настолько хороша собой, что, когда я ее увидел, мне на секунду стало трудно дышать; особенно замечательны были ее красные, казавшиеся необыкновенно сочными, губы, длинные синие глаза и прекрасные зубы – она улыбалась, говоря с Ральди, в ту минуту, когда я ее увидел.
– Вот моя подружка, – сказала Ральди, здороваясь со мной, – скажи мне, как ты ее находишь?
И только тогда, посмотрев внимательно на эту красавицу, я заметил в ее глазах ту же полупрозрачную пленку, тот же налет животной глупости, который я так хорошо знал и который был характерен почти для всех женщин ее ремесла. Но она была настолько прекрасна, буквально прекрасна собой, что нужен был весь мой долгий опыт и весь запас моей заранее готовой к любому разочарованию печали, чтобы заметить эту единственную, почти невидимую подробность ее выражения, этот единственный ее полуфизический-полудушевный недостаток.
– Очень хороша, – сказал я Ральди.
Она посмотрела на меня пристально и сказала:
– Ты никогда не хотел пойти со мной, в конце концов, это понятно. Но я надеюсь, что ты не откажешься провести время с моей подругой? Ты знаешь, что это тебе ничего не будет стоить.
Я отрицательно покачал головой.
– Чем больше я тебя узнаю, тем больше убеждаюсь, что ты просто ненормален, – со вздохом сказала Ральди. – Расскажи мне, как ты живешь, я давно тебя не видела.
Но я смотрел, не отрываясь, на Алису – ее звали Алисой. Я ее увидел через четверть часа в комнате Ральди совершенно голой – она переодевалась при мне. Я никогда не мог представить себе такого изумительного совершенства. У нее были твердые, далеко отстоящие друг от друга груди, чуть суживающийся и с волшебной незаметностью расширяющийся живот, сверкающая кожа и длинные ноги идеальной формы; через несколько секунд мне стало казаться, что это прекрасное тело начинает струиться и плыть перед моими глазами.
– Постой так, – сказала Ральди, – я хочу, чтоб он как следует видел тебя совсем голую.
Когда я ушел, прошло много минут, пока я вернулся к своему обычному состоянию; я стоял у своей машины, собираясь сесть за руль, и все не садился: я видел перед собой это тело и лицо, эту сверкающую, непостижимую красоту. И долго потом, когда я вспоминал об этом, у меня каждый раз на секунду захватывало дыхание.
– Она настолько хороша, – сказал я Ральди, разговаривая с ней через несколько дней после этого, – что один ее вид стоит состояния.
Ральди улыбнулась – как всегда, полунежно-полунасмешливо – и потом сказала, что без нее, Ральди, Алиса навсегда осталась бы тротуарной женщиной, но что она сделала из нее даму полусвета. Она прибавила, что ей многого не хватало для этой карьеры, и прежде всего ума и понимания.
– Вы думаете? – сказал я. – Мне кажется, что одна ее наружность…
– Красивых женщин очень много, – ответила Ральди, – но только одна из тысячи чего-нибудь достигает, ты никогда не думал об этом? Одной красоты недостаточно. Ты не согласен со мной?
– Да, да, – сказал я. – Мне только немного жаль Алису. Вы полагаете, что стоит тратить весь ваш опыт и все ваше понимание, чтобы сделать из этой красавицы даму полусвета, как вы говорите? Вы считаете, что она не заслуживает лучшего?
– В этом я не сомневаюсь, – ответила Ральди, – я только не уверена, что она заслуживает этого. Но если мне это удастся, она не забудет меня, у меня будет теплая комната и немного денег, чтобы я могла прожить, не работая до конца моих дней. Потому что всем, что у нее будет, она будет обязана мне.
И в этом состояла ошибка Ральди. Она усердно занималась своей протеже, учила ее английскому языку, объясняла ей, как нужно держать вилку и нож, что нужно говорить, как следует отвечать и как себя вести. Она даже позвала меня несколько раз, чтобы я присутствовал на этих уроках, и просила меня объяснить Алисе некоторые вещи, в которых была нетверда сама. По ее просьбе я доставал книги, которые Алиса должна была прочесть: «Liaisons dangereuses»
[106], Боккаччо, Флобера.
Я пожимал плечами и послушно соглашался – я не мог почти ни в чем отказать этой старой и удивительной женщине, хотя все это мне казалось и лишним, и в какой-то степени неблаговидным с моей стороны.
– Вы заставляете меня играть совершенно несвойственную мне роль, – говорил я Ральди, – я, в сущности, не знаю, зачем я все это делаю.
– Ты это делаешь, – спокойно сказала она мне, – потому что тебе меня жаль, это очень просто, мой милый.
– Вы даете ей Флобера, она едва умеет читать, что она может понять в этом?
– Она не поймет, но будет знать, это очень полезно.
