И Сергей Сергеевич, и она были настолько скрытны, что никто не знал об их связи, даже прислуга. Ольга Александровна была слишком поглощена своими личными делами, чтобы обратить сколько-нибудь внимания на отношения между своей сестрой и мужем. И эта связь продолжалась вот уж тринадцать лет. Но Сергей Сергеевич никогда не мог ни сломить волю Лизы, ни заставить ее сделать что-либо, что она не находила необходимым. Он предложил ей жить отдельно, она в ответ только отрицательно покачала головой, но самое решительное отрицание не могло быть более категоричным. Она не была ровна с Сергеем Сергеевичем – периоды презрительной холодности сменялись припадками бурной любви, – но независимо от того, как все происходило, лицо ее в официальной семейной жизни Сергея Сергеевича сохраняло столь же классическое спокойствие, сколь традиционна была радостная улыбка Сергея Сергеевича. В разговорах с ним она никогда не уступала. Как-то, когда они были вдвоем, он сказал ей:
– Вот, Лиза, ты некоторых вещей не можешь понять, тут для тебя стена.
– И эти вещи имеют ценность?
– Общего порядка, Лиза, общего порядка. Ты понимаешь, что личных упреков я тебе не мог бы делать, ты слишком совершенна.
Лиза насмешливо на него посмотрела. Полные губы Сергея Сереевича были раздвинуты в восторженной улыбке.
– Хорошо, какие же вещи?
– Вот, ты решительно ничем не могла бы поступиться для других. Доводя «до», получилось бы: если бы на путь твоего счастья, выражаясь торжественно, кто-либо стал… – Сергей Сергеевич вытянул вперед правую руку и дернул указательным пальцем незримую чашечку воображаемого револьвера.
– Ты меня считаешь способной…
Улыбка Сергея Сергеевича стала еще шире, он несколько раз утвердительно кивнул головой.
– Уж не боишься ли ты за свою жизнь?
– Нет, – сказал Сергей Сергеевич.
– Потому что ты считаешь, что ты сильнее меня?
– Нет, потому что не стоит, ты знаешь, что я тебе не помешаю.
Разговор происходил после тенниса. Лиза несколько раз подбросила в воздух ракетку и поймала ее. Потом она подняла глаза на Сергея Сергеевича и сказала особенно тихим и вкрадчивым голосом:
– Вот в этом, Сереженька, и заключается твоя ошибка.
– Это ошибка? В каком смысле? Здесь их два.
– Во втором.
– Заблуждение, свойственное уважаемой Ольге Александровне.
– И всякой женщине, Сережа, если она чего-нибудь стоит.
– Другими словами, ты хочешь, чтобы я размахивал дубиной, отбивая тебя от других?
– Именно.
– La charmante sauvage!
[54] – сказал Сергей Сергеевич. – Бедный Иммануил, бедный Иммануил!
– Почему Иммануил?
– Та к звали, Лизочка, одного кёнигсбергского мыслителя, который ошибочно полагал…
– Что его мудрость будет усвоена твоей любовницей? – сказала Лиза с потемневшими глазами.
– И что могла найти во мне такая женщина? – с притворной задумчивостью сказал Сергей Сергеевич.
– Слушай, Сережа, – сказала Лиза, – я ведь тебя знаю. Я знаю, что ты пропитан ложью весь до конца. Даже твои мускулы лгут.
– Физиологический феномен, который современной наукой…
– Кроме этого, ты клоун.
– И казалось бы, совершенно необъяснимо, почему в таком случае…
– Только потому, что ты знаешь все, что нужно и что знают другие; только они думают, что ты этого не знаешь.
– Они. Но не ты.
– Нет, я знаю о тебе все, и ты бы сделал все, что я захотела бы.
– В твоем очаровании, Лизочка, есть нечто бесконечно женственное и беспомощное.
Держа в левой руке ракетку, Лиза размахнулась правой рукой – полушутя-полусерьезно, и в ту же долю секунды мягкая рука Сергея Сергеевича со спокойной точностью задержала ее в воздухе. Потом Сергей Сергеевич поднял руку Лизы к губам и поцеловал.
– Вот в этом весь ты, Сережа, – сказала Лиза. – Прости, что я такая колючая.
– Ничего, Лизочка, я привык.
Никогда между ними не было серьезной ссоры, но только потому, что – как это твердо знал Сергей Сергеевич – для нее не было оснований. Сдержанное бешенство Лизы изредка проявлялось чисто физически, она вступала в борьбу с Сергеем Сергеевичем и была вне себя от гнева, когда он, прижав ее руки к телу, спокойно и медленно укладывал ее на пол, никогда не причиняя ей боли. От ее укусов оставались глубокие и болезненные следы; и однажды Сергей Сергеевич едва не упал в обморок, когда Лиза ударила его сбоку под ложечку, чего он в ту минуту совершенно не ожидал. Он покачнулся, в глазах его потемнело, он едва удержался на ногах и сквозь внезапную муть увидел радостное лицо Лизы и оскал ее зубов.
– Улыбочка с тебя-то соскочила, – сказала Лиза.
– Это потому, что я огорчился из-за тебя – я подумал: до чего тебя могут довести разрушительные инстинкты?
Лиза иногда уезжала из дому – не так, как Ольга Александровна, а по-иному, тщательно подбирая необходимые именно для этого путешествия вещи, всегда одна, – и бывала в отсутствии обычно месяц или полтора, но за это время она не давала о себе знать, и что с ней происходило, оставалось неизвестным. Затем она возвращалась – совершенно такой же, какой уезжала, настолько не изменившейся ни в чем, даже в цвете лица, что можно было подумать, будто она никуда не ездила. Иногда она не брала с собой почти ничего, это значило, что она просто на некоторое время переселялась на свою квартиру, которую ей давно снял Сергей Сергеевич и о которой, кроме них двоих, никто не знал. Однажды, в один из таких периодов, она столкнулась на улице с Ольгой Александровной, которая удивленно на нее посмотрела и потом попросила ее подтвердить, что она не грезит.
– Нет, Оля, – сказала Лиза со своим всегдашним спокойствием, – нет, ты не грезишь: хочешь разгадку?
И она объяснила, что вернулась в Париж полчаса тому назад, оставила вещи на хранение и хотела кое-что купить, прежде чем вернуться домой. Она прибавила, что будет к обеду, поцеловала сестру и исчезла.
Ольга Александровна, вернувшись, сказала Сергею Сергеевичу, что встретила Лизу:
– Представь себе, Сережа, она только что приехала, ну, прямо с поезда…
Потом она сказала, усевшись на ручку кресла, в котором Сергей Сергеевич читал газету:
– Ты знаешь, Сережа… ты никогда не задумывался над тем, что у Лизы может быть своя жизнь, о которой мы ничего не знаем? Я не говорю о сегодняшнем случае, здесь все ясно, это пустяки, а вообще?..
– У каждого из нас своя жизнь, Олечка. Говоря философски, конечно.
– Ну да, но разная.
– Чем ты делаешься старше, тем глубокомысленнее, Леля.
