– Я здоров! – Вскакиваю на ноги.
Вот уж не думал, что меня когда-нибудь посчитают чокнутым.
«Все отлично».
– Я совершенно здоров!
– Джереми, не будем сейчас на эту тему. Возвращайся в свою комнату и ложись в постель. Прими аспирин, что ли… Короче, прими что-нибудь, что поможет вывести наркоту из организма. Мы с твоим папой все обсудим и найдем способ тебе помочь.
По ее щекам текут слезы. Оказывается, когда твоя мама плачет, ты тоже начинаешь плакать. Раньше я этого не знал. Странное оно, человеческое тело. Так и сидим. Она ревет, у меня активировалась функция авторева, и вот мы с ней оба ревем за обеденным столом. Пытаюсь сквозь всхлипывания объяснить, что не вру, что экстази я принял всего раз в жизни, что СКВИП существует, а мама прижимает к себе мою голову и громко вопрошает, где же она оплошала, повторяет, что любит меня, что я – ее единственный сыночек и как же все-таки хорошо, что я не сгорел в огне.
43
Понедельник. Школа. Игнорировать случившуюся трагедию – то, что дети попали в больницу с ожогами и сгорел соседский дом, – невозможно. На входе на всеобщее обозрение администрация вывесила огромный плакат, гласящий: «Мы – Мидлборо!».
«Мы – Мидлборо»? Кажется, так писали после Колумбайна, когда двое пацанов перестреляли кучу школьников.
«Они тогда писали “Мы – Колумбайн”».
А, ну да. А разве позавчера мы не были Мидлборо?
«Очевидно, нет».
Вхожу внутрь. Рич больше не стоит у дверей школы, так что потусоваться не с кем. Один, как в прежние времена, топаю в класс, вместо того чтобы торчать на крыльце с народом, прикидывая, чем могу им угодить я или чем они могут быть полезны мне.
Ученики не фланируют по коридору, устраивая ярмарку тщеславия из брендов своих шмоток, а кучкуются у шкафчиков пострадавших. Шкафчик Рича чуть ближе ко входу, перед ним лежит груда цветов. Груда перед шкафчиком Джейка Диллинджера повыше, ведь Джейк считается более крутым. Все с постными минами топчутся рядом, делая вид, что озабочены судьбой Джейка и Рича, а вовсе не тем, что они символизируют. Будто бы Джейк сам по себе значит больше, чем эмблема того, что вы попали в круг избранных. И что вовсе не Джейка, трахающегося с Катриной за несколько минут до пожара, снимали на камеры. Интересно, в Сеть уже выложили? Ведь наверняка.
Ни за что не буду смотреть эти видосы. Ненавижу всех этих типов.
«Успокойся. Им грустно. Почему тебе не нравится, если они грустят?»
Потому что я их ненавижу. Ненавижу, и все тут.
«Кончай, а! Посмотри, как все расстроены».
Оглядываюсь вокруг. Не пытаюсь прикинуть, кто на каком месте в социальной иерархии, как привык, но всматриваюсь в лица. У большинства глаза на мокром месте, точь-в-точь как вчера у моей мамы. Плечи поникли от тяжести, к которой вес рюкзаков не имеет никакого отношения.
«Тебе самому не кажется, что, если бы не я, ты бы тоже скис? Помнишь, что с тобой было субботней ночью?»
Наверное.
«Вот и они сейчас чувствуют то же. Ты смотри, смотри».
Послушно озираюсь. Однако вижу вовсе не то, о чем толкует СКВИП. Я замечаю тех, кто похож на меня. Они не прибиваются к кучкам, чтобы поболтать. Они тоже всматриваются в окружающих. Впервые я, кажется, понимаю, у кого есть СКВИП, а у кого – нет. Нора из химического класса выглядит задумчивой. Джаррод из спортивного упорно таращится всем под ноги, точно ища там подсказку. Его одноклассник Нгуен бормочет себе под нос, похоже, еще не выучился общаться мысленно. Нас таких около дюжины: стоим наособицу, ни дать ни взять – травоядные динозавры в поисках сородичей. Мы спокойны, но источник этого спокойствия – голоса в голове, постоянные наши собеседники, заранее поведавшие нам о случившемся. Мы не плачем. По всей видимости, мы эволюционируем.
– Привет, Джереми.
До моей руки дотрагивается подошедшая сзади Кристин. Очень демонстративно дотрагивается. Оборачиваюсь. Она во всем черном в знак скорби. Только тут до меня доходит причина уменьшения цветового разнообразия: сегодня очень многие пришли в школу в черном. Перевожу взгляд обратно на Кристин. На нее смотреть куда приятнее.
– Все это так печально, – негромко произносит она, вставая рядом со мной так, словно мы – король и королева всех скорбящих школьников.
Потом мы с ней обнимаемся. Близится звонок, и толпа становится гуще. Мы с Кристин – два камня на середине реки. Мимо течет бормочущий людской поток.
– Безумие какое-то, – говорю я, а сам гадаю, нужно ли поделиться с Кристин своими наблюдениями насчет динозавров и истинных чувств окружающих к Джейку и Ричу.
«Разумеется, нужно».
– По-моему, им всем наплевать и на Джейка, и на Рича.
– Вовсе нет. – Кристин дергает плечом. – Произошла трагедия. Такие дела.
– Объясни.
– Люди размышляют о собственной жизни, о том, что подобное могло случиться и с ними, а единственный способ высказать эти мысли – обсуждать тех, с кем произошло несчастье.
– Думаешь?
– Ну да. Я же собираюсь стать психом. Не знал?
– Психом?!
«Она имеет в виду психолога, идиот».
– А-а-а! Ологом!
– Что-что?
– Психологом.
– Да. – Кристин глядит на меня в упор. – Ты очень странный.
– Ага. Надеюсь, в хорошем смысле? – улыбаюсь.
– Никак не получается тебя валидировать, – вздыхает она.
– Что это значит?
– Заставить человека почувствовать свою реальность и нужность, поговорив с ним.
– Ясно-понятно. – Скрещиваю руки на груди. – Не надо меня вали-дили-ровать.
Кристин хихикает.
«Она великолепна. Кстати, кстати! У меня ведь тоже не получается тебя валидировать».
Заткнись, а!
– Да все окей. – Кристин оглядывает спешащих на уроки школьников. – Мы – счастливчики, ты это знаешь?
– Знаю.
– Нет, я не о том. Нам очень повезло, что мы не сгорели. Говорят, Рич специально устроил поджог.
– Шутишь?
– Не-а. Он вдруг принялся поджигать все вокруг. Все, что попало. Ковры, мебель, музыкальный центр… Народ как увидел – ломанулся вон. Не знаю только, почему Джейк не убежал.
– М-м-м, ты из-за него расстроена, да?
– Не то чтобы… Думаю, он тоже мог бы такое устроить. Иногда люди сходят с ума.
– Угу. Сходят…
Задумываюсь о СКВИПе Джейка. Интересно, он погиб?
И тут звучит неземной звук. Без обертонов и унтертонов, без всякого сходства с ударом колокола. Набат, который в нашей школе заменяет нормальные звонки. Все отходят от заваленных цветами шкафчиков и, вытирая глаза, быстро расходятся по кабинетам шаркающей походкой паинек. Картинка, знакомая с шести лет, успокаивает. Мы с Кристин тоже молча бредем в класс, держась отдельно от остальных. Молчание не напрягает. Пропускаю ее вперед, и мы занимаем привычные места: она – впереди, я – позади. Мистер Гретч сидит за кафедрой с газетой.
