Собирание фотографий — вот еще одна проблема.
— Миллениалы часто становятся цифровыми барахольщиками. Если вы никогда ничего не выбрасывали из Hotmail или iPhoto, у вас проблема.
— Подождите, подождите! Как это?
Я никогда ничего не выбрасывала из iPhoto.
— Просматриваете ли вы свои фотографии, как намеревались когда-то? Доставляют ли они вам радость?
— Скорее нет…
— Именно… — Голос Саймона стал менее спокойным. — Сегодня у людей огромное множество фотографий, но снимки эти не доставляют им истинной радости.
Саймон идеально описал мою фотоисторию. В первые семь лет моей жизни лето я проводила с любимыми тетей и дядей, а мама работала или приходила в себя после очередной победы в День спорта. У дяди с тетей не было детей, и они страстно фиксировали мое развитие. Десятки фотографий, любовно собранные в поблекшие бумажные альбомы, напоминают о том, как хорошо мне было летом с двух до семи лет. А потом у них появились собственные дети. Жизнь первого зафиксирована досконально, второго — уже в меньшей степени, а третий превратился в призрака — родители были слишком заняты двумя старшими, чтобы браться за камеру. В результате моего младшего кузена в семейных альбомах почти нет, а моя собственная история резко обрывается в семь лет и начинается вновь в восемнадцать, когда я делала массу «истерических» фотографий. Тогда я снимала что угодно, включая светофоры и карри в университетской столовой. Все снова прекратилось в 2008 году, когда я купила первую цифровую камеру и с тех пор перестала распечатывать фотографии.
Теперь мои снимки хранятся в цифровом виде, а я надеюсь, что когда-нибудь у меня выдастся свободное время (месяцев этак шесть), чтобы создать фотоальбомы последнего десятилетия. Но с каждым годом эта надежда слабеет — а виртуальное хранилище тратит драгоценные возможности мозга.
— Хлам — в том числе и цифровой — становится тяжким грузом для разума и порождает стресс, — говорит Саймон. — Поэтому нужно разбираться с ним, пока его не стало слишком много.
А как же понять, стало ли его слишком много? Я посмотрела на коллекцию виниловых пластинок, которая соседствовала с коллекцией журналов и исторических достопримечательностей, сделанных из «лего» (честно говоря, я уже почти готова открыть собственную деревню моделей).
— Склонность к приобретению лишних вещей очень распространена. В большинстве причин привязанности к вещам есть зерно истины — многие из них полезны, хотя вам вряд ли нужен джемпер, который стал мал на пять размеров. Но кто-то другой может им воспользоваться. Нужно учиться отдавать. Лишь немногие — два-три процента людей — заходят слишком далеко и становятся «барахольщиками». Это психологическое расстройство было отмечено в Северной Америке в 80-е годы, но упоминание о нем есть даже в Дантовом «Аде» — так что история его очень давняя. Если в вашем доме скопилась масса вещей, которыми вы больше не пользуетесь, но с которыми не можете расстаться, — это уже патологическое накопительство. Если хлам этот падает вам на голову и может стать причиной пожара, то у вас серьезная проблема.
На голову мне ничего не падало, пожары не случались, да и в комнатах мы спокойно могли существовать. Но мой муж вырос в семье накопителей. Когда мы гостили у свекров в прошлый раз, то чуть не потеряли собаку под грудой вязаных салфеточек. Мы вообще не понимали, куда она делась, пока эта груда не начала носиться по кухне как таинственное лохнесское чудовище. В доме родителей мужа есть комнаты, где я никогда не была, да и Легомен сохранил лишь самые туманные воспоминания об их посещении где-то в 90-х годах. Я всегда подозревала, что у этой семьи есть тайны в стиле «Таинственного сада» или «Ребекки» Дафны дю Морье, но теперь мне стало казаться, что они просто барахольщики.
А что если это наследственное?
Саймон дал мне ответ, слышать который я не хотела.
— Да! Исследования близнецов, усыновленных разными семьями, показали генетическую предрасположенность к накопительству. Так что это качество вполне может быть врожденным. Но в то же время оно может быть усвоенным в процессе воспитания. Многие в глубине души испытывают склонность к накопительству.
Саймон и сам не чужд накопительству. В интервью, данном в 2014 году Wall Street Journal, он признался, что «сберег» 600 ключей, которые поставляются вместе с мебелью из IKEA — «так, на всякий случай».
Шестьсот?! Многовато «на всякий случай». Я спросила, нет ли у него проблем, и он сообщил, что избавился от этой коллекции за последнюю пару лет.
— Несколько штук я себе оставил, потому что у меня есть старая мебель. Я подумал, что когда-нибудь ее придется чинить, а я не знаю, какой ключ для чего подходит…
Отговорки, Саймон, все это отговорки…
— …но сейчас их всего около двадцати.
— Классно! Рада, что теперь их не шестьсот…
— Спасибо.
Что же делать со страстью к накопительству?
— Некоторым везет, и они ухитряются как-то избавляться от хлама. Другим нет — и с возрастом тяга к накопительству лишь усиливается.
— Печально…
— Лучшее средство пока что не слишком успешно. В Британии популярностью пользуется когнитивно-поведенческая терапия. В основе этого метода — осознание перемен, поэтому человек получает возможность понять масштабы проблемы. А затем метод помогает с ней справиться. Но в современной жизни тревожность терпима лишь до определенной степени. Иррациональное отношение порождает психологическое расстройство. Нужно учиться терпеть тревожность от расставания с вещами. Вы должны более стойко переносить неприятные чувства.
И тут голос пилота сказал мне: «Совершенно нормально, когда не все в порядке…»
Саймон посоветовал разбираться с «хламом», прежде чем он превратится в проблему. Когда кто-то начинает патологически накапливать, нужно предпринять два шага — после первичной «фазы приобретения».
— Вы должны продемонстрировать масштаб проблемы. В этот момент нужно выложить все свои вещи и осознать истинный ужас от всего, что вы накопили. А затем наступает фаза избавления. Создайте зону сортировки — место, где можно будет разбирать вещи и оценивать их полезность. Это отличная отправная точка.
Все это напомнило мне одну из «теорий перемен» из книг Легомена.
— Курт Левин! — воскликнула я. — Трехэтапная модель перемен — это типичная КПТ для накопительства!
— Курт кто?
— Левин?
— ?
Саймону явно было чем заняться, вместо того чтобы тратить время на книги по управлению, которыми так увлечен Легомен. Но за старину Левина я обиделась. («О, привет Курт! Это урок истории: мы тебя забыли!»)
Курт Левин — немецкий психолог еврейского происхождения, физик и социолог. Он разработал теорию «разморозка — перемена — заморозка», которая помогала справляться с трудностями. А он знал об этом больше многих. Во время Первой мировой войны он служил в армии, но в 1933 году почувствовал, что в Германии евреям грозит опасность. Он эмигрировал в Америку и начал все сначала. Здесь он разработал трехэтапную модель преодоления инерции и противодействия переменам путем шока. Как только статус-кво нарушается («разморозка»), наступает второй этап «перемен» — т. е. полное смятение, хаос, переход. На третьем этапе («заморозка») формируется новый настрой или способ действия. Теорию Левина критиковали за жестокость, но она отлично помогает преодолевать склонность к бессмысленному накопительству. Нам нужно встряхнуться — а для этого лучше всего подойдет короткий, резкий удар.
