Во-первых, ветер. Пассат слабел, уже справа по носу появились стеклянно-гладкие пятна воды, предвестники обычного полуденного штиля, что мог вообще лишить фрегат возможности управляться, или позволить еле ползти вперед, под соединенные бортовые залпы «Венус» и «Бомбея», пока Гамелен не поставит временную оснастку, что удвоит его силы возможностью маневра.
Во-вторых, прибытие подкреплений. Он не был очень высокого мнения о предприимчивости французского коммодора, но и слабоумным Гамелен не был. Оказавшись на рассвете в положении, когда из-за южного горизонта уже показались берега Реюньона, он, несомненно, отправил свой лучший катер обратно на Маврикий за поддержкой. На его месте Джек сделал бы это после первого же залпа «Бомбея».
Пока он размышлял об этом, положение на севере прояснилось. Шлюпки были подняты, «Виктор» поставил все паруса и взял на буксир «Бомбей», «Венус», распустив грот и фок, двинулся по ветру. А вот и на «Бомбее» поставили фок. Ветер севернее был все еще свеж, и они делали около трех узлов, в то время, как «Боадицея» под всей своей внушительной громадой парусов шла едва ли быстрее пяти с половиной. «Однако, – подумал Джек, – с этим я ничего поделать не могу».
То малое, что мог, он уже делал. Закончив насвистывать «Мыс Плимут», лучшую из мелодий для выкликания ветра, он начал насвистывать попурри, и тут осознал, что перед внутренним взором его стоит Софи, причем образ необыкновенно четок. «Был бы я суеверным, – подумал Джек, с теплой улыбкой глядя в сторону Англии, – я бы готов был поклясться, что она думает обо мне».
Улыбка все еще играла на его губах, когда он спустился на палубу, и воодушевленный ею Сеймур спросил, не пора ли приготовить корабль к бою.
– Что до этого, мистер Сеймур, – Джек глянул на штурманскую прокладку, – думаю, это слегка преждевременно. Не стоит испытывать судьбу, знаете ли. Мистер Бэйтс, будьте добры, бросьте лаг.
– Есть бросить лаг, сэр! – отозвался гардемарин, кидаясь к релингам с юнгой-помощником и квартирмейстером. Юнга держал рейку, квартирмейстер – тридцатисекундные песочные часы. Бэйтс бросил лаг, следя, чтоб линь сматывался свободно, крикнул «Пошел!» – и квартирмейстер поднес часы к глазам, пока юнга удерживал рейку с видом священнодействующего. Лаг пошел за корму, узлы линя свободно скользили через пальцы Бэйтса. «Зажми!» – крикнул квартирмейстер. Гардемарин прижал линь, затем выбрал его, юнга смотал его обратно на рейку, Бэйтс пересек палубу и доложил:
– Только пять узлов, сэр, с вашего разрешения.
Джек кивнул, глянул вверх, на громаду парусов фрегата, на пожарные рукава на марсах, поливающие все, до чего могла дотянуться струя, на ведра, подтягиваемые к бом-брам-реям, дабы увлажненная парусина лучше ловила последние дуновения ветерка, и снова обратился к первому лейтенанту:
– Нет, мистер Сеймур. Без особой милости богов времени у нас будет куда больше, чем нам хотелось бы. Жаль гасить камбуз так рано, так что давайте-ка дадим людям пообедать в шесть склянок. И поскольку люди с прошлого воскресенья сидят без пудинга, пусть получат двойную порцию изюма сегодня. Но грога выдайте только половину – и отдыха после обеда не будет. Физиономии у матроса-штурвального, рулевого квартирмейстера, старшины сигнальщиков и ближних вахтенных закаменели при этих словах. Джек прошелся туда-сюда и продолжил:
– Остальное выдадим за ужином, если позволят погода, ветер и враги. И, мистер Сеймур, поскольку время поджимает, обед будет ранний – церковь сегодня устраивать не будем, но, полагаю, можно будет устроить общий сбор. Мистер Кирнан, – добавил он, кивнув бабуинообразному офицеру, – может устроить своих людей на баке.
С этого момента на борту фрегата началась гонка. Каждый матрос, сколь ни мало было его участие в этом торжественном ритуале (что назначался во всякое спокойное воскресенье, но никогда во время погони за врагом), должен был предстать (на час раньше обычного времени) чисто вымытым, выбритым и в чистой форме для осмотра своим старшим-гардемарином, затем офицером, а уж потом самим коммодором. К тому же, у команды обнаружилось общее намерение ослепить пришлых «африканеров» блестящим внешним видом. Повсюду на миделе и баке пары матросов аккуратно укладывали и заплетали друг-другу косички-«поросячьи хвостики», группы нетерпеливых матросов толклись вокруг тумб, превращенных в цирюльни, поторапливая доморощенных «брадобреев» (невзирая на последствия этой спешки). А ошалевшие морские пехотинцы чистили и полировали свое оружие, и так сияющее на ярком солнце.
Сам смотр был внушающим почтение зрелищем: офицеры в полной форме и с кортиками, сопровождающие коммодора, медленно движущегося вдоль строя подтянутых матросов, лишь группа волосатых «африканеров» в грязных рубахах чувствовала себя униженно. Церемонию, правда, портило то, что внимание всех участников периодически отвлекалось событиями, происходящими чуть дальше к северу: буксир, на котором волокли «Бомбей» не выдержал, и на «Викторе» потратили чертову уйму времени, заводя новый. «Венус» сперва ушла дальше, а затем вынуждена была возвращаться против ветра, чтоб помочь людьми – и морская гладь, разделявшая противников, сузилась на удивление быстро. Даже когда коммодор еще был на палубе, немногие, кроме замерших в первых рядах морских пехотинцев, смогли удержаться от взгляда на север и обмена замечаниями по поводу увиденного – и когда процессия следовала через камбуз и нижнюю палубу, мистер Троллоп был вынужден крикнуть: «Разговорчики!» несколько раз, и записать имена наиболее речистых для последующего наказания.
Как только общий сбор был закончен, боцман с помощниками громко и пронзительно засвистали к обеду. Каждый матрос знал, что команды приготовить корабль к бою ждать осталось недолго, ибо ветер изрядно посвежел за последние полчаса – и надо выбирать: либо идти в бой в своей лучшей одежде, либо лишиться своей порции говядины и пудинга с двойным количеством изюма. Самые лакомые до пудинга ели его на палубе, возле своих орудий, держа его подальше от белоснежных рубах, шелковых шейных платков и брюк с лампасами. Едва ли кто-то обронил хоть крошку, когда пришел долгожданный приказ. Бачки с едой исчезли и матросы, дожевывая на ходу, занялись привычным делом, убирая разделяющие орудийную палубу переборки и превращая ее в единое пространство от носа до кормы. Затем люди замерли на своих боевых постах, вглядываясь в находящиеся уже почти в пределах досягаемости вражеские корабли, и в еле видимых за кормой «Стонча» и «Оттера» – и тут на квартердеке возник Стивен, обремененный тарелкой с бутербродами.
Доктор Мэтьюрин для команды «Боадицеи» был благословением Божьим: он мог не только обращаться к коммодору в небывало свободной манере, но и задавать вопросы, на которые не решился бы более никто из находящихся на борту – и получать на них вежливые ответы гораздо чаще, чем суровые отповеди. Джентльменские привычки не подслушивать приватные беседы давно уже приказали долго жить, и всякие разговоры на квартердеке немедленно стихли, дабы не пропустить ни слова из беседы между коммодором и доктором.
Доктор не разочаровал команду и на этот раз:
– Что это, сэр, что я вижу? Золотые галуны, бриджи, шляпы с плюмажами. Позволь предложить тебе бутерброд. И вообще, ты собираешься атаковать, или как?
