Цинния пошла к столу. Подошвы кроссовок поскрипывали, и этот скрип эхом отражался от стен. Когда Цинния приблизилась, женщина оторвалась от чтения, и Цинния увидела, что она читает потрепанную книжку Сью Графтон «„А“ означает алиби».
– Хорошая книжка, – сказала Цинния.
Женщина посмотрела на нее искоса, как будто растерявшись, как будто Циннии нельзя было здесь находиться. Цинния занервничала и стала лихорадочно перебирать в уме возможные предлоги для посещения здания, но женщина вдруг улыбнулась.
– Читаю их все по пять или шесть раз. Начинаю по алфавиту. Их так много, что когда начинаю перечитывать очередную книжку, уже не помню, кто что сделал.
– Но это и хорошо, верно? – сказала Цинния. – Для вас все как будто в первый раз.
– Гм. – Женщина прижала раскрытую книжку к своей большой груди. – Чем могу вам помочь, дорогая?
– Знаете, мне надо поговорить тут с одним человеком.
Глаза женщины сузились, и Циннии показалось, что, сказав это, она совершила ошибку.
– С кем именно?
– С Тимом.
– Тим…
– Фамилию не помню. Какая-то польская. Одни согласные.
Женщина уставилась на Циннию, уголки рта опустились вниз. Она положила книжку на стол, поднесла часы ко рту и нажала кнопку на их корпусе сбоку.
– У нас ситуация в отделе преобразования энергии.
Цинния бросилась вперед и схватила женщину за руку.
– Эй, – закричала та, и книжка упала на пол. Цинния ухватилась поудобней и уложила женщину на пол.
– Что это, по-вашему, вы делаете?! – воскликнула женщина.
– Извините, – сказала Цинния, доставая из кармана коробочку с «Забытьем». Удерживая женщину одной рукой, она открыла коробочку другой, вытащила кусочек пленки и, когда женщина стала звать на помощь, вложила полоску ей в рот. Женщина прикусила палец Циннии, но через мгновение обмякла.
Цинния подождала, не будет ли ответа от Облачных Часов. Ответа не последовало. Хорошо. Вероятно, все заняты праздником.
Затем часы ожили.
– Какого рода ситуация?
Цинния распрямилась и сорвалась с места.
Пакстон
– Спасибо. Спасибо.
Гибсон повторил это раз десять, пытаясь успокоить толпу, не дававшую ему начать речь. С Пакстоном он говорил дрожащим голосом, но сейчас, перед микрофоном, перед собравшимися, у него, видимо, открылось второе дыхание. В голосе появились властные нотки. Он заряжался энергией от толпы.
– Большое вам спасибо за теплый прием, – сказал он, когда аплодисменты стихли. – Слушайте, я должен быть с вами честен. Я не могу говорить долго. Но я просто хотел приехать сюда и поблагодарить. От всей души. Для меня было большой честью выстроить это Материнское Облако, и, поверьте, это большое счастье видеть здесь столько улыбающихся лиц. Это… – Он помолчал и продолжал уже более хриплым голосом: – Это примиряет. Это действительно примиряет. Я сяду там… – Он указал на ряд стульев, приготовленных для него и сопровождающих, – пока будут читать имена. И потом перед отъездом хочу тут немного погулять. Сейчас особое и очень важное время, мы должны вспомнить о том, как нам повезло: ведь мы можем быть здесь все вместе, – говоря это, он взглянул на Карсона и на дочь. – Как нам повезло, что мы живы.
Гибсон поднял руку, и толпа снова заревела. Он подошел к стульям. Сопровождающие уже стояли возле них, но никто не садился: ждали, когда сядет он. Гибсон тяжело рухнул на стул. Женщина в белой рубашке поло подошла к микрофону. Толпа затихла. Женщина стала читать имена.
Жозефина Агуэро.
Фред Арнисон
Пэтти Азар
Пакстон почувствовал тяжесть в груди. Так всегда бывало в этот день. Бойня в Черную пятницу ощущалась одновременно и как реальность, и как выдумка. Забыть было легко, хотя постоянно говорили, что забывать нельзя. И не то чтобы эти события забывали, но память о них стала фоновым шумом жизни. Пакстон помнил, как события Черной пятницы показывали в новостях. Тела жертв. Кровь на белом линолеуме под лампами дневного света. Но эти события стали частью ландшафта. Частью истории, и, как все в истории, со временем они стали покрываться пылью.
Такие дни, как сегодня, позволяли стереть эту пыль и хорошенько рассмотреть то, что находится под ней. Прежде всего, вспомнить то, что придало этим событиям такое значение. Пакстон хотел бы выключить эти мысли. Подумать о чем-нибудь другом. Но не мог. Так он и стоял, сложив руки и опустив голову.
Столько времени прошло, а он все еще помнил некоторые из этих имен.
По окончании церемонии Гибсон и сопровождавшие поднялись с мест и, потоптавшись немного возле стульев, направились к лестнице со сцены и далее к трамвайному вагону, который должен был провезти их по территории Материнского Облака. На этот раз Гибсон позволил Клэр помочь себе спуститься по лестнице.
Карсон ушел со сцены последним. Перед этим он осмотрел толпу, сжимая и разжимая кулак. Дошло до того, что Пакстон, опасаясь, что Карсон задержит отправление трамвая, подошел к нему сзади и спросил:
– Что-то не так, сэр?
Карсон покачал головой:
– Нет-нет, ничего.
Он помахал толпе и, избегая взгляда Пакстона, пошел к лестнице.
Гибсон, оказавшись в огороженном проходе, то и дело останавливался, подходил к ограде, пожимал руки толпившимся здесь людям и улыбался. Пакстон находился у него за спиной. Гибсон наклонялся и прикладывал ладонь к уху, чтобы расслышать, что ему говорят. От этого его свита нервничала, как будто Гибсон подходил к стае диких собак с сочной вырезкой в руках. Сопровождающие переглядывались, подходили поближе, кто-то как будто собирался стать между Гибсоном и толпой, но затем отступал, опасаясь вызвать неудовольствие.
Несколько раз Гибсон поворачивался к Клэр и жестами призывал ее подойти к нему поближе. Но ее, видимо, вполне устраивало место в сторонке – левая рука свисала вдоль туловища, правая держала левую за локоть. Первые несколько раз Гибсон улыбнулся, но потом это стало его раздражать. По лицу это было незаметно, только ладонь, которой он дружелюбно махал толпе, превратилась в лезвие, рассекающее воздух.
Наконец Клэр подошла к Уэллсу, стала пожимать руки, улыбаться и кивать, как делают, желая показать говорящему, что внимательно его слушают. При каждом удобном случае Клэр обхватывала локоть левой руки правой, тогда как Гибсон едва не слился с толпой, он тянулся через барьер все дальше и дальше, стремясь пожать как можно больше рук, и все это время улыбка, как солнце, освещала его лицо.
Гибсон подошел к трамвайной платформе, и в это время телефон Пакстона зажужжал. Он инстинктивно потянулся к карману, но вспомнил, что, по инструкции, не должен читать сообщения. Что бы то ни было, неважно.
Но телефон зажужжал снова.
