При этом Рыжкову отводилась довольно важная роль связующего звена между Россией и внутренними врагами австрийского государства Клофачем, Марковом, Прайсом и другими. Для этого ему неоднократно переводились достаточно крупные денежные суммы. Например, только от Заблера он как-то раз получил 13 000 рублей. Деньги шли на «оплату» услуг панславянских и панрусских газет, обществ и деятелей, таких как доктор Кузак, Велихорский и др.
Когда Рыжкова арестовали, то Россия попыталась добиться его освобождения, действуя через испанское посольство в Вене и угрожая различными санкциями. А когда дивизионный трибунал ландвера в Вене приговорил его к смертной казни через повешение, то русские даже согласились обменять своего ставленника на украинского архиепископа Лемберга графа Шептицкого, которого раньше угнали с собой в Россию.
Между тем в августе 1915 года в состав «Эвиденцбюро» вошла группа криминальной полиции под руководством гауптмана Генерального штаба доктора Рихарда Турбы, чтобы во взаимодействии с военным надзорным ведомством постоянно отслеживать воздействие политических вопросов на армию. Случай же с Крамаром лишний раз доказал, что вмешательство армейского Верховного командования во внутриполитические дела, пусть даже без воздействия на внутреннюю политику как таковую, для защиты армии от предательских происков просто необходимо.
6 декабря 1915 года наконец началось судебное разбирательство по делу доктора Крамара и его единомышленников, обвинявшихся в шпионаже. Среди них — осужденный на процессе против Омладины
[230] за государственную измену еще в 1894 году к двум годам строгого тюремного заключения доктор Разин, редактор газеты «Народни листы» Винценц Гервинк и бухгалтер Йозеф Замазаль.
Председатель судебного разбирательства военный следователь надворный советник обер-лейтенант доктор Пойтлшмид начал слушания с детального рассмотрения чешского вопроса с момента его возникновения и нарисовал в целом достаточно удручающую картину. Доктор Крамар, конечно, попытался защищаться, и, надо признать, делал это весьма умело, а вот доктор Разин с саркастической улыбкой на устах просто отрицал все обвинения и доказательства. Тем не менее суд однозначно установил, что все деяния обвиняемых, а также еще целого ряда лиц были направлены на развал монархии и осуществление панславянских идей.
Позиция доктора Крамара в отношении сербов, высказанная им публично, не изменилась даже после сараевского убийства. Тогда он прямо обратился к народу с речью, смысл которой можно передать такими словами: «В случае возникновения войны не стреляйте в своих сербских братьев». Следует сразу заметить, что своими поступками доктор Крамар вместе со своими единомышленниками нанес большой вред армии, и я, как военный эксперт, подробно изложил в своем заключении все случаи, имевшие отношение к подрыву боеспособности чешских воинских формирований.
Их следствием являлась необходимость распределения неблагонадежной части прибывающего пополнения среди немецких или венгерских армейских подразделений. Кроме того, отдельные чешские воинские части приходилось разбавлять немцами или венграми. В результате у офицеров возникали языковые трудности не только в процессе обучения войск, но и в самые ответственные моменты управления боем. Сами же военнослужащие, не понимавшие языка основной массы своих сослуживцев, чувствовали себя одиноко, а их боевой дух еще более снижался. Тем не менее, несмотря на все насмешки, хорошее начало у них все же сохранялось, о чем свидетельствовали действия чешских солдат на поле боя, если их сводили в одно подразделение.
Что касается князя Туна, то на процессе как свидетель он сыграл весьма жалкую роль, показав, что ничего не знал о подрывной деятельности обвиняемых и об их негативном влиянии на настроения населения в целом. Это не совсем соответствовало действительности, так как из собственноручно написанных показаний уже упоминавшегося Масарика следовало совсем иное. Депутат утверждал, что еще 2 октября 1914 года в ответ на его признание в том, что он чувствует себя славянином и испытывает симпатию к русским, являвшимся нашими противниками, простодушный штатгальтер не нашел ничего лучшего, чем сказать: «Ваши высказывания являются очень интересными». Более того, несмотря на такую исповедь, князь Тун со спокойной душой выпустил этого «друга русских» из страны! Правда, в газете «Чешская нация» от 15 декабря 1915 года некий Е. Бельский, под которым из-за опасения навредить своей находившейся под арестом супруге предположительно скрывался доктор Бенеш
[231], не преминул воспользоваться представившимся ему случаем и заявил, что такого разговора у Масарика с князем не было.
Зато адвокат обвиняемых постарался сделать все от него зависящее и разродился таким изречением: «Будущее покажет, что чешский народ не желает выхода из состава Австро-Венгрии, признает власть единственного монарха — его величества кайзера и желает доказать ему свою верность».
Однако этому пророчеству сбыться было не суждено, ведь то, что тогда таилось в душе большинства чехов, мало чем отличается от их взглядов сегодняшнего дня.
На вынесение приговора армейское Верховное командование, естественно, никакого воздействия не оказывало. Представленных следствием материалов и так было достаточно для того, чтобы всех четверых обвиняемых приговорили к смертной казни через повешение. Однако кайзер их помиловал, и казнь была заменена на тюремное заключение.
Тем не менее к такому приговору во враждебных странах отнеслись как к чему-то само собой разумеющемуся, что отчетливо просматривается в мемуарах Масарика «Мировая революция». Но тогда, используя данный процесс, ему захотелось наделать много шума, и он придумал хлесткий лозунг — «Глупости Вены и генералиссимуса». В общем, складывалось такое впечатление, что помилование Крамара было ему неприятно. Ведь в результате чешская пропаганда лишилась так нужной ей возможности представлять имевшего много сторонников Крамара в ореоле мученика, а выставлять его в качестве не всегда приятного и капризного лидера ей, естественно, не хотелось.
Между тем депутат рейхсрата Клофач все еще находился в Праге, где проводимое в отношении его следствие не двигалось с мертвой точки до тех пор, пока процесс над Крамаром не представил по нему достаточно много обвинительных материалов. Тогда по моему предложению в середине 1916 года его перевели в Вену, где военная прокуратура постепенно превращалась в место сбора фактов в отношении всех враждебных государству австрийских политических движений. И только после этого в венском жилище Клофача наконец-то был проведен обыск.
Правда, он дал мало обвинительного материала, но зато в ходе него была обнаружена целая кипа пропагандистских сочинений генерала А. Череп-Спиридовича
[232], наполненных беспощадной ненавистью к австро-венгерской монархии и призывавших к ее разрушению. Но окончательно посадила в лужу обычно столь осторожного Клофача захваченная в Амзельфельде
[233] при разгроме Сербии переписка премьер-министра Пашича. В частности, интерес представляло письмо сербскому послу в Париже, написанное в апреле 1914 года сербским майором Драгутиным Пзличем с фабрики по производству пороха в местечке Обличево.
