– Ну да, – ответила Зази.
– И какие там даты? – взволнованно поинтересовалась Конни.
– Родилась в Марблхеде в 1841 году. Жила в Марблхеде. Умерла в… Вау! В 1924 году. – Зази подняла голову. – Она прожила довольно долго.
– Да, – согласилась Конни. – Что сказано о муже?
Зази снова заглянула в записи.
– Она завещала дом внучке.
– То есть Чар.
– Верно, – подтвердила аспирантка. – И все свое скромное имущество – немного мебели. И никаких денег.
– Совсем? – уточнила Конни.
– Совсем. Более того, у Верити были долги на сумму в двести долларов. Бедняжка Чар…
– О, да. – Конни прикусила ноготь, но тут же одернула себя. – Как она зарабатывала на жизнь?
– Вроде бы какое-то время заведовала школой, но та закрылась.
– Какой школой?
– Судовождения.
– Не может быть. – Конни взяла блокнот Зази, чтобы прочитать самой.
– Почему же?
Зази написала: «академия судовождения», ссылаясь на статью салемской газеты от 1870 года. Это было какой-то бессмыслицей. Академии судовождения действовали во многих городах Северного побережья – в Салеме, Беверли, Манчестере. Подобная школа вполне могла бы открыться и в Марблхеде. В восемнадцатом и девятнадцатом веках многие мальчишки, научившись читать, писать и считать, отправлялись в академии судовождения, чтобы затем плавать на торговых судах. Однако век клиперов
[31] продолжался до 1860-х годов. С изобретением пароходов и открытием Суэцкого канала нужда в маленьких клиперах пропала. Как и спрос на школы судовождения. К тому же в таких академиях обычно преподавали мужчины. В основном капитаны судов или моряки, изъявившие желание работать на суше. Ну или же те, кто получил серьезные увечья в море. При чем тут Верити? Откуда она могла научиться судовождению?
– Это… Просто это звучит фантастически, – произнесла Конни с озадаченным видом. – Так что там про мужа Верити?
– Его унесла желтая лихорадка, – ответила Зази. – Когда ей было тридцать.
– И больше она не выходила замуж?
– Нет.
В воображении Конни очертания Верити медленным и странным образом складывались в образ умной женщины. Возможно, даже гениальной, с математическим складом ума. Она стояла в простом платье с высоким воротом, с волосами, уложенными в стиле «а-ля Клотильда». За Верити чернела доска, исписанная уравнениями. В руках она держала чашу, наполненную финансовым благополучием. Никогда прежде женщины Гудвин не знали такого благосостояния. А затем что-то стряслось. Богатство Верити истощилось до такой степени, что, когда ей исполнилось сорок девять, ее единственная дочь отправилась торговать своим телом.
– Неплохо, – заметила Конни, разворачиваясь обратно к учетному журналу. – Вы сегодня прямо решили преподать мне урок.
– Это всё мои волшебные пальчики! – Зази пошевелила пальцами, словно разогревающийся перед концертом пианист. Самодовольно улыбнувшись, она снова уткнулась в монитор.
Конни вздохнула и перевернула еще одну страницу. 1789 год.
Нет, нет, нет. Перелистывание. Нет, нет, нет. Перелистывание.
Профессор зевнула.
– Через тридцать минут закрываемся! – объявил сотрудник архива, что сидел за столом у входа.
Все исследователи разом подняли на него глаза, словно напуганные суслики, после чего ссутулились и принялись рыться в документах с пущей энергичностью.
1792 год. Нет, нет, нет. Перелистывание. 1793 год.
Конни глянула в сторону Зази, чтобы узнать, удалось ли той раскопать что-нибудь еще. Девушка морщилась, вглядываясь в монитор через линзы очков, что не выглядело многообещающе.
1794 год. Нет, нет, нет. Перелистывание. 1795 год.
Конни неосознанно теребила пальцами привязанный к запястью оберег. Всякий раз при намокании бечевка утолщалась и становилась туже. Конни, наверное, никогда не сможет от нее избавиться. Попытка перерезать веревку ножницами успехом не увенчалась. Казалось, Грейс обладала над шпагатом особой властью.
Новая страница, другая, еще одна… Да где же Пруденс? Что происходит? Сколько она прожила? Больше девяноста лет?
– Осталось десять минут! – провозгласил архивариус. – Прошу всех начать закругляться. Спасибо за понимание.
– Проклятье, – прошептала Конни себе под нос.
1797 год. Конни листала страницу за страницей – ничего.
Лампы одна за другой начали гаснуть. Зази выключила компьютер, потянулась и зевнула, а затем убрала карандаш и блокнот в сумку.
Конни переворачивала страницы все быстрее и быстрее, сканируя глазами длинную вереницу имен. И вдруг ее глаза зацепились за что-то знакомое.
Профессор прищурилась.
Пруденс Бартлетт. Повивальная бабка. Родилась в 1714 году в Марблхеде штата Массачусетс. Умерла там же в 1798 году, не дотянув до девятнадцатого века всего 2 года. После себя оставила переданный ей по наследству дом, а также корову, пару свиней, постельное белье, кухонную утварь, Библию и семерых кур – имущество общей стоимостью в тридцать девять долларов после уплаты всех долгов. Все пошло единственной наследнице: Пэйшенс
[32].
Интерлюдия
Марблхед. Массачусетс
Май
1778
Пэтти Джейкобс согнулась, раскрыла рот и закричала. Одну руку она прижимала к своему круглому животу, а второй стискивала покрывало. Растрепавшиеся волосы ниспадали девушке на лицо, по раскрасневшимся щекам стекали капли пота. Пруденс Бартлетт намочила тряпку холодной водой и протерла ею лоб дочери, убирая налипшие пряди. Голубые, словно водная гладь, глаза Пэтти затуманила боль.
– Мамочка! – выдохнула она, стискивая зубы. – Ой, мамочка!
– Полно тебе, – попеняла ей Пруденс. – Я видела такое сотни раз. Давай, соберись.
Пэтти вздернула подбородок и встала на четвереньки на постели. Она выгибала спину, словно испуганная кошка. Рубашка пропиталась потом. Пруденс положила ладонь между лопаток Пэтти, чтобы прочувствовать, насколько ее дочь истощена. Все женщины кричат, переживая предродовые муки. Иначе невозможно. Сложность заключается в том, чтобы понять, когда эти стоны вызваны естественными причинами, а когда свидетельствуют о возможных проблемах.
– Может, стоит осмотреть ее, Пру? – взволнованно спросила Марта Моррисон, соседка Пруденс с Пряничного холма.
