– Он не нуждается в моей помощи.
Конни совершенно не считала проект Томаса многообещающим. На самом деле она не видела в его научном труде никакой новизны. Видимо, он планировал внести много изменений, раз за него решил заступиться сам Маркус Хейден. Либо Томас намерено солгал.
– Ох! – Чилтон разразился новым приступом кашля. – Но представь, каких успехов он добьется с твоей помощью.
Ясно. Просто так старик ответ не даст. Он переплел пальцы, и его глаза заметно потускнели.
– Профессор Томас Резерфорд, – мечтательно произнес Чилтон. – Хорошо звучит, правда? Есть в этом какая-то… справедливость. Достойное звание для достойного человека. Человека, для которого слово «дисциплина» – не пустой звук. Это наследие нашей работы. Разве это не наш долг перед будущими поколениями? Бороться за справедливость?
Прежде чем Конни успела возразить и рассказать Чилтону обо всем, что изменилось в их научной среде за годы его отсутствия, он продолжил:
– Только подумай! Ведь он станет твоим протеже. Будет испытывать к тебе огромное чувство благодарности и долга. Ваши имена будут связаны. – Впервые за все время, пока Конни находилась в палате Чилтона, их глаза встретились.
– Если я пообещаю, что напишу рецензию на книгу Томаса после того, как она будет готова, – начала Конни, – вы ответите на мой вопрос?
– И что же ты желаешь знать? – осведомился старик.
– Мне нужно понять, что такое corallus.
Уголки сухих губ Чилтона дернулись кверху, словно Конни рассказала ему анекдот.
– То есть ты хочешь добавить мистики в свою маленькую книжонку и нуждаешься в моей помощи. И взамен готова… написать рецензию на книгу Томаса? Я правильно понял? Это ведь не то, о чем я прошу.
Конни сжала кулаки на коленях. Сколько осталось времени? Семь минут?
– Знаешь, о чем болит мое сердце? – продолжал Чилтон. – Почему я прошу тебя об одолжении?
У Конни возникло непреодолимое желание убежать. Настолько сильное, что ключи от машины оказались в ее руке сами собой.
– Потому что беспокоюсь о том, чтобы развитием исторической науки занимались те, кто этого поистине заслуживает.
Конни глянула на часы и поняла, что ошибалась. Оставалось всего три минуты!
– …Те, кто питает неподдельный интерес к прошлому нашей страны, – понизил голос старик, – а не юнцы, что никогда не смогут понять…
Веко Конни дернулось. Она, сама того не осознавая, вскочила на ноги.
– Печально, но мои интересы пересекаются с твоими. – Чилтон спокойно глядел на бывшую воспитанницу. – Ты напишешь рекомендательное письмо для Томаса Резерфорда. Постараешься от души. Оно дополнит мое личное и рекомендацию Гарольда Бомонда. Учитывая, насколько хорошо ты знакома с трудами Томаса, для тебя это не составит труда. Надеюсь, ты и сама осознаешь, насколько идеально он подходит на эту должность.
Глаза Конни застлала красная пелена. Она неосознанно шагнула к Мэннингу Чилтону, держа руки так, словно собиралась выжать из него ответ.
– Личный интерес… – начала она, яростно выплевывая слова, но не успела договорить, как голова старика дернулась на бок.
В его зрачках вспыхнули слабые голубоватые искорки. Они были столь незначительными, что случайный наблюдатель никогда бы их не заметил. Но Конни уже случалось видеть этот испепеляющий синий огонь.
Голова Чилтона упала, искры в глазах разгорелись ярче, а потом их заволокло белым туманом. Подбородок отвис, из глотки вырвался душераздирающий вопль – такой громкий, что Конни невольно закрыла уши ладонями и упала на колени. Это был стон горящей пламенем души.
Затем тело старика затряслось в конвульсиях.
Казалось, оно вот-вот разлетится на мелкие кусочки. Дрожь зарождалась где-то в глубине и передавалась от костей мышцам, а от них коже. Тело Чилтона содрогалось, словно его трясло в пасти невидимое чудовище. Конни съежилась в тени кресла и с ужасом лицезрела проклятие Мэннинга Чилтона во всей красе – проклятие, неотвратимое, как прилив, что рвало Чилтона на части каждые пятнадцать минут на протяжении уже девяти лет вне зависимости от того, спал тот или бодрствовал, отщипывая от него по кусочку. В конце концов хрупкое человеческое тело окажется более не в силах противостоять этому незримому монстру, и недуг поглотит его окончательно.
Интерлюдия
Марблхед. Массачусетс
Начало апреля
1816
– Сколько? – спросил молодой мужчина из Беверли.
Его руки беспокойно сжимали шляпу, сгибая поля пополам. Он склонил голову, словно стоял в церкви, а не на кухне. Огрубевшие от тяжелой работы руки юноши казались старее его лица. Между большим и указательным пальцами чернел вытатуированный якорь, выцветший по краям.
– Дай, я гляну, – попросила Темперанс.
Она взяла руку юноши и развернула ее ладонью кверху. Линии судьбы были глубокими и потемневшими от труда и соленой воды. Темперанс провела пальцем вдоль одной из них, но вероятно, из-за грубых мозолей гость этого даже не почувствовал. Темп окинула молодого человека проникновенным взглядом, всматриваясь в серые глаза. Из-за необходимости постоянно согреваться ромом, их белки налились кровью.
– Завербовали во флот? – спросила Темперанс.
– Было дело.
– Все из-за этой войны мистера Мэдисона
[42], – с презрением проворчала Темперанс, отпуская руку юноши. Сложно было разобрать – с такой-то огрубевшей кожей. Однако выглядело все неважно.
– Когда отбываешь в следующий раз?
– На следующей неделе, – ответил моряк, прикипев взглядом к рыболовному крючку, что свисал с мочки уха Темперанс, отчего у той возникло ощущение, будто позади нее кто-то стоит.
Звякнула защелка, и дверь кухни со скрипом отворилась. Внутрь вошла старуха в ветхом платье, которое, очевидно, перешивалось уже не раз. Увядший бюст покрывал вязаный шерстяной платок. Руки у нее тряслись. Под подолами юбок, в ногах пожилой дамы, по-кошачьи извивался маленький пес. Животное зевнуло и шмыгнуло под козельный стол, на котором сгрудились пучки одуванчиковых листьев. Рядом с Темперанс лежала жесткая корка кукурузного хлеба, а в крошках суетился долгоносик.
– Фэйт накрыла на стол, – сказала Пэтти, мать Темперанс.
Ее голос дрожал, как и подбородок.
– Я работаю, – ответила Темперанс. Пэтти окинула юношу из Беверли взглядом тусклых голубых глаз и вышла. – Не обращай внимания, – обратилась Темперанс к молодому человеку, который направил взор на травы, что сушились, свисая пучками со стропил.
– Эта женщина помогла мне появиться на свет, – тихо признался гость.
