– В то время разгорелся серьезный теологический спор, – добавила Конни. – На тему того, способен ли дьявол принимать облик невинного человека.
– И так ли это? – спросила Грейс, глядя перед собой.
– Коттон Мэзер полагает, что нет, – ответила Конни. – Но Инкриз Мэзер утверждает, что да.
Грейс вытянула вперед руку, в которой только что держала шалфей, и помассировала ее другой, словно разгоняя боль.
– Можно подумать, будто существуют невинные люди, – сказала она. – Но вероятно, это уже другой вопрос.
Язычок пламени одной из свечей вытянулся, отправляя к стропилам струйку черного дыма.
– Думаю, пора начать, – констатировала Конни, раскладывая ингредиенты по столу.
По ее рукам пробежала боль, она встряхнула ими и протянула рецепт Зази.
– Будете говорить, сколько и чего нужно.
– Но тут не сказано, – возразила та, вглядываясь в лист.
– Это цифры в начале, – подсказала Конни. – Просто называйте их, и все, ладно?
– Ладно.
Конни подняла перемерзший сельдерей. Из обмякшей головки торчало пять увядших стеблей, покоричневевших на концах.
– Шаг первый: сварить сельдерей, – объявила Конни, поворачиваясь к Сэму.
– М-м-м… – довольно промычал тот. – Сельдерей…
Грейс отправила растение в бурлящую кастрюлю. По комнате начал медленно распространяться запах вареных овощей.
– Шаг второй, – сказала Конни, глядя на мать. – Добавить коралл.
Она подняла отполированный красноватый камешек из ящичка Темперанс, и тот засверкал в свете огня. Прежде чем отправить коралл в кастрюлю, Конни потерла его большим пальцем, наслаждаясь гладкостью. Кругляшок плюхнулся в воду, подняв брызги.
– В алхимии коралл считается как растением, так и камнем, – отметила Грейс, обращаясь к Зази. – В правильном окружении он очень силен. Как и все, что существует в лиминальных пространствах.
Сельдерей начал закипать, и на щеке Конни осела испарина.
– Что еще по списку? – поторопила она.
– Семь волкобоев, – продиктовала Зази.
– Это мы найдем в саду. Что дальше?
– Дальше пять ингредиентов, которых у вас нет, а после них табак под цифрой «семь».
– Ага! – Конни подняла пачку «Кэмел», демонстрируя ее всем, словно иллюзионист перед совершением фокуса, сняла целлофановую обертку, достала семь сигарет и разложила в пальцах веером.
– Я так рада, что ты никогда не курила, – отметила Грейс. Конни рассмеялась, и мать настойчиво переспросила: – Ты же не курила, правда?
– Да я уж и не помню… – ответила Конни.
Она провела ногтем большого пальца вдоль каждой сигареты, разрезая и по очереди отправляя их содержимое в кастрюлю. На поверхности воды образовались маленькие пузырьки, и дурманящий пряный аромат наполнил комнату.
– Дальше, – скомандовала Конни Зази.
– Девять опиума, – ответила та, поднимая глаза. – Где, черт возьми, вы найдете опиум? Ума не приложу, где его можно достать.
– Я немного схитрила, – улыбнулась Конни, поднимая баночку с просроченными таблетками с тайленолом и кодеином, которые давным-давно выписывали Сэму.
Открутив крышку, она высыпала на ладонь последние три кругляша. От старости те крошились.
– Мам? – позвала Конни.
Грейс поднялась, вышла на кухню и через несколько секунд вернулась с деревянной разделочной доской и маленьким ножиком.
Конни расположила таблетки на доске и провозгласила:
– Узрите силу математики!
Она разрезала каждую таблетку на три части и поднесла разделочную доску с девятью кусочками современного опиума к кипящей кастрюле. Развернула боком и соскребла таблетки в зелье при помощи ножа. Варево зашипело, и горячая капелька обожгла щеку Конни. Она сощурилась, но немного жидкости все же попало в глаз. Зрение сразу помутилось, а веко будто опалило крапивой.
– О… – простонала Конни, зажимая глаз ладонью.
– Один шафран, – продолжила Зази, поднимая стеклянный флакончик с травой – винтаж 1973 года, если верить пожелтевшей отклеивающейся надписи. Его она тоже вручила Конни.
Та все еще щурилась, пытаясь проморгать слезы, но взяла флакончик, извлекла из него маленький сверток с шафраном и целиком высыпала в кастрюлю.
Столовая наполнилась неуловимо тошнотворным запахом, похожим на аромат гниющих листьев или заросшего трутовиком полена. Виски Конни слегка запульсировали.
– Три тополиных листа. Это они? – Зази указала на три заостренных и покоричневевших по краям листа в форме сердца – те самые, что Конни стащила из «Махониз».
Голова у нее продолжала ныть, но Конни кивнула. Зази передала ей листья, и она бросила их в варево. Тополиные листья скрылись под булькающими пузырьками в полупрозрачной темной жидкости. На поверхности начала скапливаться маслянистая пена.
Дым постепенно сгущался, пока не превратился в густой белый столб. Запах распространялся непередаваемый – запах гнили, червей и личинок, запах копошащихся тараканов, муравьев и жуков, вернее, если бы у копошащихся насекомых вообще был запах, они пахли бы именно так. К глотке Конни подкатил комок. Она оперлась на обеденный стол и глубоко задышала ртом.
– Давайте выйдем на минутку, – предложила Грейс. – Пускай зелье немного выварится. Как раз соберем недостающее.
Конни подавила рвотный позыв, и все четверо заторопились к выходу – навстречу влажной весенней ночи.
Должно быть, начался прилив, потому что, переступив через порог, Конни сразу же ощутила запах океана. Дом находился на узенькой улочке, спрятавшейся среди деревьев в центре полуострова, но Конни все равно чувствовала океан. Он был на востоке. Конни глубоко вдохнула соленый воздух, и боль покинула ее виски. Под зеленым пологом ночь казалась еще чернее. Жабы утихли – видимо, испугались людей. Окна столовой были распахнуты, и теплый свет проливался в сад.
– Волкобой, говорите? – Грейс босиком и с непокрытой головой осторожно потопала по земле.
По пути она натянула пару старых садовых перчаток и остановилась у высоких зарослей с тоненькими листочками и раскачивающимися конусообразными соцветиями насыщенного фиолетового цвета, который делал их практически невидимыми в темноте.
– Семь, – произнесла Зази, поворачивая список к свету.
Она стояла прямо под ржавой подковой, что всегда висела над дверью.
Грейс срезала секатором семь стеблей с соцветиями.
Совсем близко послышался хруст ракушек, словно по ним проехались автомобильные шины. Все четверо замерли и прислушались. Даже жабы притихли. Этот дом был последним на Милк-стрит, и сюда редко заезжали случайные гости.
