Какое головокружение вызывает мысль, что через два века или больше Лука по-прежнему будет здесь, на этой Земле, совсем не похожей на ту, которую мы знаем сегодня. Шарко не удавалось себе это представить, и, по правде говоря, он просто не мог в это поверить. Перебор, явный перебор для обычного смертного, копа с тридцатилетнем стажем и отца двух детей.
Он поднялся, поморщившись, – вот он-то, без сомнений, никак не бессмертный. Достал из кармана конверт и положил его на круглый столик, где подсыхали следы кофе. На конверте было написано: «Манифест Ангела будущего».
– На самом деле его нашли между простыней и матрасом в подвале, где Ангел держал своих пленников. Его манифест. Весь уместился на странице. Может, он рассчитывал послать его нам лично и выложить на своем сайте, кто его знает…
Николя взвесил в руке конверт:
– Один листок? И все? Ты шутишь?
– Сам увидишь, когда откроешь, там специальные чернила. Следует потереть пальцем, чтобы их разогреть, и послание появится, как по волшебству. Его последний фокус.
Шарко пошел прочь, в знак приветствия подняв тяжелую руку:
– Как вспомню, что мне так и не сказали, кто нарисовал эту сраную акулу… Но я докопаюсь. Клянусь.
Не оборачиваясь, он двинулся по коридору. Николя посмотрел, как уходит его командир, до боли знакомой походкой, тем присущим только ему шагом, каким он вышагивал год за годом, и сказал себе, что через месяц или через год Шарко вот так же уйдет по такому же коридору, еще больше сутулясь, как будто его крест становится все тяжелее. Шарко умрет здесь. Акулы не покидают своего океана.
Вернувшись в кабинет, Николя с любопытством оглядел конверт. Он содержал документ, который Ангел собирался представить миллионам людей. Венец его гнева, его жуткого крестового похода против нашего мира. Никакие не сотни страниц, всего лишь листок.
Он содрогнулся при одной только мысли о его содержимом. Вспомнил безобразную собаку Демоншо, органических монстров Гриффона и не осмелился вообразить, что совершили бы Мао или Гитлер, будь они вооружены такими научными возможностями.
Прежде чем открыть конверт, он подошел к окну, посмотрел на оранжевые мазки, лежащие на панораме города. Эта картина была его повседневностью, его жизнью. По своему расположению он господствовал над городом, но, скорее, это город господствовал над ним, выталкивая его наверх, чтобы тем круче стало падение. Город был извращенцем, он укрывал и пестовал монстров. Сколько их еще присосалось к его липким артериям? Сколько Демоншо, Ортманов, Шевалье, будущих водителей бешеных грузовиков прятались там от его взгляда? Сколько еще типов, готовых перекинуться на другую сторону и окончательно поджечь мир своими бомбами, вирусами, «калашниковыми» и бредовыми верованиями, заставлявшими думать, что разрушить Тетрапилон
[109] в Пальмире – это хорошо.
Николя долго надеялся на лучшее будущее, но это расследование утвердило его в убеждении: все будет сложно, очень сложно. Человек, со всем присущим ему отсутствием чувства меры, мог построить церкви утром и разрушить их вечером. Он держал в руках прометеев огонь.
Полицейский закрыл глаза, подумал о надежде, о свете, и перед ним возник образ Одри. Он осознал, что впервые ее образ пришел к нему раньше, чем лицо Камиль. Однажды тот старый привычный образ останется лишь бледным лучиком света на краю его сознания. Однажды, возможно, ему станет лучше. А если может стать лучше ему, значит любой человек может почувствовать себя лучше в этом больном мире. И возможно, что в конце концов станет лучше и самому миру.
Надежда. Свет. Слова, наделенные небесной силой. Благодаря одной можно представить себе будущее. Благодаря другому можно его построить.
А сейчас пришло время открыть манифест, документ, который должны были прочесть миллионы людей, пока у них на глазах тонули Бертран и Флоранс.
С комом в горле он аккуратно отогнул край конверта и развернул листок.
