– Она натравила! – Дрожащий палец Насти уперся в Катьку. – Ее коты не тронули!
– Просто меня животные любят… не так, как вас, – невозмутимо заявила Катька. – Вы ж сами говорили, что я дура безмозглая… Как бы дура могла кого-то на вас… умниц… натравить? Мозгов бы не хватило.
– Все знают, что у тебя гусь живет и вообще ты в живности разбираешься! – выпалила Настя.
– Значит, я не такая уж дура, просто у меня другие знания? Ну и чего было обзываться? Вы тут разбирайтесь, девочки, а я на дискотеку, – пожала плечами Катька. – Кстати, если нечего надеть… у меня целая сумка ненужных шмоток. – Она носком кроссовки вытащила из-под кровати пакет, набитый мамиными покупками. – Вам пойдет. – И двинулась прочь – только покачивались вплетенные в русые пряди пестрые пушистые шнуры.
– Аррргх! – С людоедским воем Настя дернула за ней, Вадька в волейбольном прыжке кинулся ей наперерез, обхватив за талию.
– Я ее… уничтожу! На части порву!.. – Настя метнулась к Катькиной сумке.
– Э, нет, это я, пожалуй, заберу! – Вадька выдернул сумку у нее из рук. – Вы ж не знаете, она это или… просто котики. Я вообще не представляю, как бы она могла такое провернуть! – фальшиво возмутился он, вспоминая всунутый Катьке аптечный пакетик. – Тронете мою сестру – огребете по полной!
– Мы тогда нашу запись в Сеть выложим! Как она нас убить хотела!
– Удачи в начинаниях. – Вадька с треском захлопнул за собой дверь. – Раньше надо было.
В створку у него за спиной врезалось что-то тяжелое, и Настя яростно прокричала:
– У меня на мобилке ничего нет! Он все стер! Как ты это сделал, Тихонов?! Гад!
Вадька шумно выдохнул и поволок Катькину сумку к себе. То ли ненавидеть теперь сестру… то ли восхищаться? Просил же ее: сиди тихо, учись! Нет, корчит тут… биологиню-мстительницу, девушку-Х, повелительницу котов. Ох она получит!
У Вадьки зазвонила мобилка.
– Катька с тобой? – раздался тихий мамин голос.
– Что она еще натворила? – невольно вырвалось у Вадьки.
– А она натворила? – встревожилась мама.
– Да так… – промямлил Вадька. – С девчонками поцапалась.
– Поссорятся – помирятся… – мама тоже мямлила – совершенно непривычно и незнакомо, и Вадьку охватило предчувствие настоящей беды. – А вот я тут и правда… такого натворила… – голос ее становился все тише, уже почти неслышно она прошептала: – Я Евлампия Харлампиевича… потеряла… – И, срываясь на слезы, зачастила: – День рожденья в ординаторской праздновали, и я задержалась… сильно задержалась, часов на пять, прихожу… балкон нараспашку, а его… не-е-ет! Я искала, всю ночь по улицам… я даже в детективное агентство обращалась! «Белый гусь»… – мама всхлипнула. – Так и называется… Я надеялась… Говорят, они пропавших жвотных здорово находят… Три часа у них под дверью просидела. И никого-о-о…
– Уехали все, – автоматически подтвердил Вадька. Они с Катькой тут, рыжие – на Шри-Ланке, Севка – в лодочном походе, и даже Салям, двухметровый бородач, прикидывающийся хозяином агентства, еще не вернулся из отпуска, а если и вернулся, сам офис не откроет – работать все равно некому…
– Я же обещала, что все будет в порядке… – продолжала причитать мама. – Зачем я только заставила Катю ехать в эту вашу школу?! Она же не хотела… – Дальше все тонуло во всхлипываниях.
– Действительно… зачем… – заторможенно повторил Вадька, вваливаясь в свою комнату. И чего мама теперь от него хочет? Чтобы он сказал Катьке, что… ее обожаемый гусь… пропал?
В дверь снова постучали. Вадька совершенно по-детски зажмурился… и накрыл голову подушкой, чтобы не видеть и не слышать, какие еще беды приперлись по его душу.
Глава 13
Таки погром
Бух-бух-бух! – дверь грохотала. Теперь в нее колотили попеременно то сапогами, то прикладами.
– Не открывайте!
– Не откроешь им, иродам, как же! – заставляя Джереми лечь обратно на подушки, пробурчала старушка в таком же простом и солидном платье коричневой шерсти, какой носила экономка в дедовом доме. Она наскоро перекрестилась на пустой угол комнаты. – Господи-Иисусе-Христе, Богородица-Заступница, вы там скажите ихнему еврейскому богу, чтоб хоть сколечко помог, а то шо ж он как не родной! – И, подобрав платье, заспешила прочь. Под ее ногами испуганно и зло запели ступеньки.
Внизу брякнул засов и протяжно скрипнули петли. Что-то грохнуло, будто колотивший в дверь ввалился внутрь, неожиданно не встретив сопротивления.
– Чем могу, молодые люди… и юные барышни?
Джереми отчетливо представил, как, поправляя пенсне на мясистом носу, Соломон Моисеевич разглядывает пришельцев. А из-за спины хозяина дома, будто белки из-за ствола могучего дерева, выглядывают перепуганные домочадцы. Карандаш, скользивший по строкам растрепанного томика «Войны и мира», выпал у Джереми из пальцев, и он рывком заставил себя сесть. Боль прокатилась от плеча, стукнулась в пятки, оттолкнулась и ввинтилась в мозг. С трудом, словно на каждое веко по гире привесили, Джереми разлепил ресницы и принялся оглядываться в поисках штанов.
– Комиссия одесского Ревкома по изъятию излишков! Сегодня объявлен день мирного восстания
[57]…
– Простите невежественного старого еврея, господа… – перебил Соломон Моисеевич, – то есть панове… или как там – товарищи… Вы сказали… Ревком? Разве не вы нынче власть? Так против кого вы тогда восстаете?
– Против таких, как ты, папаша, мироедов! – вмешался смутно знакомый Джереми голос – судя по злому кряхтению, именно его обладатель влетел в распахнувшуюся дверь и сейчас поднимался с пола.
– Замолчите, Сеня! – гневно вмешались два девичьих – и тоже знакомых – голоса. – Врага можно даже расстрелять, если он приносит вред, но оскорблять не имеете права!
– Помилуйте, барышни, если выбор таков, пускай лучше оскорбляет, брань старый Соломон как-нибудь переживет! – с печалью древнего пророка вздохнул Соломон Моисеевич. – Я так понимаю, раз у вас тут восстание новой власти против старого населения, звать полицию бессмысленно?
– Кончилась ваша продажная царская полиция! Мы теперь за нее, сами себе полиция! Потому что революционеры, ясно? – снова влез Сеня.
– Вот этого я и боюсь, – пробормотал хозяин дома. Дверь хлопнула, снизу раздалось множество шагов.
Джереми с трудом надел брюки, схватил брошенный на столике среди лекарств золотой слиток и вместе с книжкой сунул под рубаху. Шаги уже топотали по лестницам, снова начали хлопать двери, на сей раз комнат и шкафов.
– Излишки продовольствия, а также мануфактуры передаются в ведение исполнительного комитета для раздачи пострадавшим от многолетней капиталистической эксплуатации, – продолжал первый, решительно-начальственный голос.
