Но Григорьев только ухмыльнулся:
– А то! Французов тоже я победил: они – немцев, а я – их! Одним снарядом председательское кресло из-под ихнего Клемансо
[61] выбил! На, целуй! – Григорьев сунул Сеньке короткопалую лапищу. – Будешь внукам рассказывать, шо сам атаман Григорьев тебе руку пожаловал!
С полным сознанием оказанной чести Сенька ухватил лапищу Григорьева обеими руками и звучно запечатлел на ней прочувственный поцелуй. Джереми брезгливо скривился… и увидел отражение своей гримасы на всех лицах: Соломона Моисеевича с супругой и дочкой, товарища Алеши и… Рыжих не было. Только что стояли по обе стороны двери – и ни одной, ни второй.
– Только атаманом не зови! – отнимая у Сеньки руку, пробурчал Григорьев. – Ты б еще полковником или штабс-капитаном назвал! Я командир шестой дивизии Третьей украинской советской армии!
– Пане полковнику! Господин штабс-капитан! – расталкивая запрудившую лестницу толпу, наверх пробились два бойца, тоже обвешанных оружием и обряженных в разномастное снаряжение, собранное со всех армий, сцепившихся в схватке Гражданской войны. И, перебивая тягучий наднепрянский говор резким волжским оканьем, затарахтели наперебой:
– Приказание выполнено!
– Хлопци вже тут, трохи радосни – бо город ж наш! – але усе розумиють, пане полковнику!
– Не больше кварты водки на брата, ваше благородие, и по пулемету на каждый десяток! Согласно вашему приказанию квартал полностью окружен!
– Навить мыша не проскочить, не те що буржуй або жид!
– Как представитель Ревкома я требую… – начал товарищ Алеша.
– Хлопче, а хочешь ко мне в дивизию? – Григорьев повернулся к Сеньке. Тот покачал головой… а потом неуверенно кивнул. – Ну так сунь наган ему в пузо! – скомандовал Григорьев, взмахом руки указывая на товарища Алешу. Сенька еще мгновение подумал – и сунул ствол нагана в живот товарищу Алеше. Григорьев шагнул поближе, всматриваясь в стремительно бледнеющее лицо. – А ты, случаем, сам-то не из жидов будешь, а, ревкомовский? – цыкнул зубом атаман. – А то приходили ваши ко мне в штаб поутру: все жиды, один, дурак, русский… Требовали, чтоб я им подчинился, чтоб хлопцы мои перестали жидов колошматить. Когда я наступал, со мной ни одного ревкомовца не было, а теперь ишь явились, хозяйничают!
– Правильно, батьку-атаман! – прогудел здоровенный мужик, перетянутый пулеметными лентами поверх драного мундира еще царской армии. – Чего они поперед нас до наших законных жидов лезут?!
– Люди мои в походе изорвались, пообносились… Я взял город – стало быть, мой он! – Кулак Григорьева сжался под носом у Алеши. – А ты со своим Ревкомом – не замай, самим не хватает! – И атаман поддел носком сапога изорванный ворох шелка. – Вот, хлопцы, – атаман сделал широкий жест, указывая на обстановку в доме, точно на огромный торт – угощайтесь, дескать! – Берите кому что нужно. Заслужили. Пока вы стенали под гнетом – жиды мошну набивали, пока вы кровь проливали – они по тылам отсиживались! Теперь ваше время! И ты бери, хлопче, шоб знал, каково оно – служить у атамана… у красного командира Григорьева!
– Да я… Благодарствуйте, пане! – сияющий улыбкой Сенька наскоро поклонился и завернул углы скатерти, сгребая в кучу стоящие на столике склянки с лекарствами для Джереми, серебряную ложечку, чашку кузнецовского фарфора, хрустальный стаканчик… Закинул узел на плечо и побежал вниз по лестнице, туда, где сложенные для реквизиции Ревкомом излишки уже волокли на двор – а вслед им летели посуда, мебель, перины. Из окон, точно огромные птицы, трепеща страницами, планировали книги.
– Теперь ты… – Григорьев обернулся к молчащему будто камень хозяину дома и недобро прищурил маленькие глазки. – С вас, одесских богатеев, порешили мы с хлопцами взять контрибуцию – пятьсот мульенов золотом.
Ида Марковна начала медленно сползать вдоль дверного косяка.
– Все, что у меня есть, вы и так забираете, – наконец разлепил губы Соломон Моисеевич.
– Так то ж как с жида, – деловито пояснил ему Григорьев. – А ты ж еще и банкир! Нечего тут на жалость бить: когда из трудового народа кровь пил, жалости не чуял. Не кочевряжься, пархатый! А ну, хлопцы, волоки их на двор!
– Нет! Мама! – закричала Ривка. Ида Марковна прижала дочь к себе. Пахнущие табаком и гарью руки впились в Ривку со всех сторон, она отчаянно вцепилась в мать, но последовал удар, и Ида Марковна отлетела в сторону. Ривка попыталась ухватиться за перила, но ее ударили по пальцам прикладом и поволокли вниз по ступенькам.
У Джереми потемнело в глазах, он попытался вскочить…
– Этого берите тоже, – махнул на него Григорьев. – И старикана… пущай полюбуется.
– Отпустите хотя бы мальчика, он тут вообще ни при чем, он англичанин, – глухо выдавил Соломон Моисеевич.
– Да все они одинаковые, жидовские прихвостни.
Джереми заломили руки. От боли мутилось в голове, ноги на ступеньках заплетались… Он не сразу понял, что вопли Ривки вдруг стихли, перестали хлопать двери и бухать о мостовую выброшенная в окна мебель. Взвизгнули шины, резко гуднул автомобильный клаксон… Хватка на его плечах разжалась, Джереми повело в сторону… и чьи-то руки вдруг заботливо подхватили его, помогая удержаться на ногах.
– Так… А это шо такое? – вопросил Григорьев.
– А это, милейший, страшный кошмар антисемита: кругом жиды – и все со шпалерами! – ответили ему. На Джереми дохнула волна броваровского одеколона, он затряс головой, разгоняя то ли запах, то ли плавающие перед глазами алые шары, и увидел черный капот открытого автомобиля. На переднем сиденье стояла рыжая – и целилась из знакомого браунинга поверх лобового стекла. Чуть дальше поблескивала остатками лака на ободранных бортах конная пролетка, до отказа набитая вооруженными парнями, одетыми с характерным для Молдаванки шиком. Судя по перекликающимся голосам, топоту конских копыт и гудкам клаксонов, пролетки и автомобили окружили весь квартал. Группа на крыльце замерла: застыла Ривка, замерли волокущие ее григорьевцы, остановились и те двое, что тащили Соломона Моисеевича. Только пух из вспоротых перин продолжал лететь из окна и оседать поземкой на мостовой.
Дверца хлопнула, и из автомобиля выпрыгнул франт из франтов: сверкали его лаковые штиблеты, сверкали набриолиненные волосы, огнем горели перстни на пальцах и посверкивал вороненой сталью револьвер. Движением плеча сбросил на сиденье пальто с роскошным бобровым воротником. Остановился перед Джереми и улыбнулся, вздернув щегольскую ниточку усов:
– Чтой-то вы не фасонно выглядите, юноша! Таки осторожнее надо быть при вашей профессии, а то словили пулю, как какой-то шлимазл, – цокнул языком франт, заставивший его подорвать дверь банка. – Элечка, позаботьтесь о нем – хороших медвежатников надо ценить, а то ведь не идет молодежь в солидную профессию, всем гоп-стопы подавай… или вот погромы. – Он кивнул Джереми и танцующей походкой направился к Григорьеву.
