Сенька оглянулся на топот ног, из-под полы тужурки выхватывая пистолет… и только хмыкнул, завидев нагоняющих их Джереми с Эльвирой и ребенком.
– Я промахнулась! – прошептала Альбина – лицо ее было белым как мел.
– Вот и радуйся, дура! – Сенька волок ее мимо домов с наглухо закрытыми ставнями и запертыми калитками. – Попала бы – хлопцы бы тебя на шматки разодрали, и нас с тобой. Скажи спасибо, что они шибко занятые были.
Из единственных распахнутых ворот неслись крики, с испуганным кудахтаньем по разоренному двору носились куры. Григорьевец волок из маленькой конюшни бьющего копытом битюга-тяжеловоза.
– Мама, мамочка! Папа!
– Пошли вон, жидята! А вы к стене, пархатые, быстро! – Защелкали затворы. Из маленького, покосившегося, но явно любовно подновляемого хозяевами домика волокли людей. Двое небогато одетых мальчишек и девчонка отчаянно кидались на десяток рыскающих по двору григорьевцев, а те пинками отшвыривали их, уколами штыков выстраивая вдоль стены двух мужчин и оборванных рыдающих женщин.
– Говори, где гроши спрятали, мразь, а то всех порешу! – заорал здоровенный григорьевец с намотанной на шею облезлой женской горжеткой. Пули зацокали о стену домика над головами несчастной семьи, осыпая побелку и выбивая осколки глины.
– Во имя праотцев, почтенные господа, больше у нас ничего нет, берите все и уходите, – начал старик в черной одежде… и не договорил. Штык григорьевца вонзился ему в живот.
– Папа! – истошно закричала молодая женщина, бросаясь к старику и обнимая его голову. Второй мужчина с хриплым криком ринулся на мучителей, но удар прикладом заставил его скорчиться на земле. Старик медленно соскользнул на землю, содрогнулся и умер. – Звери! Вы убили папу!
– Сейчас и тебя подколем, свинья еврейская! Где деньги, тварь?!
– Пожалейте! – Старшая женщина кинулась к молодой, накрывая ее своим телом. – Не губите, у нее же дети!
– Не боись, не пропадут, вместе вас всех порешим! – Григорьевец сгреб в охапку девочку и швырнул ее о стену рядом с матерью. Второй волок меньшого мальчишку, молча и отчаянно боровшегося, точно попавший в западню волчонок.
– Йоська, беги! – дико закричала молодая. – Беги, я сказала!
Оставшийся на свободе мальчик что есть духу рванул к воротам. Еще один григорьевец вскинул винтовку, выцеливая маленькую улепетывающую фигурку… Из горла матери вырвался жуткий звериный вопль…
– Деньги! Золото! – перекрывая крики жертв и рев их мучителей, орал Сенька, и от натуги жилы вздувались у него на лбу. И погибающий дворик накрыла тишина.
– Какое золото, хлопец? Откуда? – ошалело спросил григорьевиц с горжеткой… не отрывая завороженных глаз от… золотого слитка на ладони Джереми.
– Главный жидовский клад нашли, все, шо они с народа за тыщу лет высосали, батька-атаман на площади червонцы горстями раздает, а вы тут телитесь!
– Грицько! Кончай этих – и за нами! – Весь десяток сорвался на бег, вмиг исчезнув за поворотом.
– Ах вы твари!.. – оставшийся григорьевец зашелся от ярости – за грошами побегли без него! – вскинул винтовку…
– Твоя доля! Держи! – Джереми швырнул слиток. Удар тяжелого бруска в лоб швырнул григорьевца на колени, а второй удар рукоятью револьвера по темени заставил растянутся в пыли.
– Скорее! – Сенька уже выкатывал из-под навеса старую телегу.
– На дно, бьистро! – Джереми швырнул молодую еврейку в телегу.
– Мой сын, Йоська! – только и успела вскрикнуть она.
– Других детей спасай! – Эльвира сунула ей в руки спасенную девочку и кинулась на помощь Альбине, волокущей собранное по дому тряпье. Матерящийся Сенька загонял битюга в оглобли. Детей засунули к матери, туда же заволокли подвывающую от ужаса старуху и хрипящего после удара молодого мужчину и забросали их тряпьем. В последнее мгновение из кустов вынырнула маленькая фигурка и кинулась на телегу.
– Йоська! – глухо вскрикнули из-под тряпья, и мальчишку словно засосало внутрь.
– А я думал… вы скорее захотите к ним присоединиться! – Джереми уселся рядом с Сенькой – в его словах было одновременно и извинение, и изумление.
– Малых трогать не дело. Когда батьку при царе арестовывали, брательник мой меньшой на городового кинулся, тот ему и заехал… по всей строгости, чтоб знал. Батьку-то через полгода выпустили, а меньшой… в неделю на тот свет и убрался, отбили ему чего-то.
– Я и не знала, что ваш отец был политическим! – Эльвира настороженно озиралась.
– Вором мой батька был, барышня. Вот и я тож… Другие жидовское добро тянут… а я самих жидов украл! Выходит, я самый фартовый вор! – Сенька щелкнул вожжами.
Тяжеловоз с непривычной резвостью рысил через город. Крик, крик, крик несся со всех сторон! По улицам метались люди. Эльвира втащила в телегу удирающего от хохочущих григорьевцев мальчишку. Пацаненок забился, но рыжая быстро зажала ему рот и сунула под тряпье к остальным, тряпки взбурлили… и замерли. Погоня даже не заметила его исчезновения, с веселым гиканьем загоняя молоденькую чернокосую девушку, видно, его старшую сестру. Крича и захлебываясь слезами, несчастная кинулась в проулок, трое мужиков рванули за ней… Эльвира только и смогла, что закрыть глаза. По улице, плача, ковылял босой старик в изодранном лапсердаке – здоровенный красивый молодой григорьевец, радостно хохоча, гнал его перед собой нагайкой и полосовал по судорожно вздрагивающей спине, когда старик падал на колени:
– Военного комиссара нашли!
С верхнего этажа особняка на площади загрохотали выстрелы, раздался дикий рев и полетели гранаты, толпа григорьевцев с ревом прихлынула к стенам, с треском вынося двери. Приподнявшийся на облучке Сенька саданул григорьевца с нагайкой рукоятью револьвера в висок – и тот беззвучно ткнулся носом в пыль. Джереми ухватил иссеченного деда за воротник и втащил в телегу.
– Других спасайте, я старый уже… – захлебываясь кровью выбитых зубов, прохрипел старик.
– Кого могем, того и спасаем. Считай, свезло тебе, дед, – процедил Сенька. Телега поскрипела дальше, вливаясь в длинную цепочку тянущихся к бронепоезду повозок, доверху заполненных тряпьем, сундуками, обшарпанными комодами, гнутыми венскими стульями, подушками и перинами, кружевными накидками и шубами. Мимо проехало изящное ландо, запряженное парой истошно мычащих коров. На сиденье ландо стояло покосившееся дамское трюмо. На миг Джереми увидел в треснувшем зеркале свое отражение: всклокоченные волосы, абсолютно сумасшедшие, страшные глаза. А по улицам шли женщины – явно местные, деловитые, с огромными корзинами – и собирали в них то, что падало с телег или просто оставалось валяться на земле, затоптанное сапогами григорьевцев. Они перекликались, иногда ссорились над добычей, и их бойкие голоса порой даже заглушали крики убиваемых.
– Гей, Сенька, чего набрал? – На окраине города их окликнули – кажется, это был тот самый всклокоченный, что спал в Сенькиной теплушке. На встрепанных кудрях его теперь красовалась дамская меховая шляпка, а на плечи была накинута комиссарская кожанка… сплошь замаранная едва подсохшей кровью. Григорьевец подскочил к телеге… и сунул саблей, пытаясь ткнуть ею в наваленное тряпье. Ботинок Альбины врезался ему в лицо.
