– А ты не замай! – заорал Сенька. – Свое шаблюкой тыкай, а на чужое не лезь!
Хлюпающий разбитым носом григорьевец зло зыркнул на Сеньку, наткнулся на темный зрачок револьвера в руке у Джереми и только сплюнул кровью в пыль:
– Барахольщик поганый, подавись своим тряпьем, что б приличное взял…
– Что самому надо, то и беру! – Сенька погрозил ему кулаком, и под хохот наблюдающих их короткую стычку григорьевцев телега покатила дальше, прочь из погибающего города.
* * *
Они сидели вчетвером в степи у разожженного в ямке костерка: вор из Одессы, внук английского лорда и две сестрички-революционерки, дочери полковника Российской империи. Еврейская семья, потерявшая отца, но увеличившаяся на двух детей-сирот и такого же осиротевшего старика, уехала по степной дороге на телеге – единственном, что осталось от нажитого многолетним трудом добра. Перед отъездом слезно благодарили, молодая мать даже пыталась целовать всей четверке руки – и теперь эти поцелуи словно горели на коже отметками невыносимого стыда. На горизонт, где столбы черного дыма поднимались над оставшимся в руках атамана Григорьева Елисаветградом, они старались не смотреть.
– Я хочу, чтобы он умер! – Глаза Альбины были сухими и страшными. – Чтобы этот предатель умер!
– Что он сделал такого, чего не делали бы другие… ваши товарищи? – Джереми зло скривил губы. Альбина с Эльвирой разом вскинулись, готовые возражать, но лицо Джереми вдруг стало таким страшным, что слова не смогли слететь с их уст. – Я всегда считал себя англичанином – мама из старого девонширского рода. Дед сперва был против их брака, чуть свадьбу не сорвал. Он-то с бабкой на корабле познакомился, по дороге в Англию… из Одессы, в восьмидесятые прошлого века. У вас тут императора убили, Александра Второго Освободителя…
– Вот уж Освободителя! – фыркнула Альбина. – Все его реформы служили только для обмана народа, чтобы не дать истинную свободу! Комитет «Народной воли» и приговорил этого обманщика на троне!
– Приговорил комитет, а виноваты во всем оказались жиды, – мрачно усмехнулся Джереми. – Теперь и я, как дед, знаю, что такое еврейский погром. Правда, тогда еще были городовые – они стояли и смотрели, как толпа гнала деда по улице.
– Но он же лорд! – изумленно вскинулась Эльвира.
– Вот ведь странность! – Улыбка Джереми стала откровенно издевательской. – Его величество король, в отличие от царя-батюшки, вовсе не интересовался, насколько… правильный его новый подданный: во что верует, ест ли свинину и справляет воскресенье или же субботу. Зато был весьма заинтересован в спроектированных им машинах и построенных заводах. Дед даже вспоминать о прошлой своей жизни не хотел. А отец… был идеалистом. Считал, что мы не имеем права забывать нашу былую родину. А может, просто хотел забыться, когда мама умерла. Вот и принял предложение завода Анатра – как же, мы ведь союзники в войне против германского зверя! – его усмешка превратилась в оскал. – Он тоже считал, что надо бороться с этой вашей беспросветностью. Учебу для рабочих устраивал. Ваши анархисты… и прочие демократы у нас собирались на диспуты. Не помогло. Вашей новой республике оказались не нужны неправильные граждане. «Бывшие». Когда господин Муравьев
[70] устанавливал Одесскую советскую республику, за отцом пришли. Ну как же, сын лорда… Хороший куш. Я пытался остановить их. – Теперь он уже почти шептал. – Меня пырнули штыком, а отца забрали в тюрьму на кораблях.
– Это оттуда у вас шрам на боку? – спросила Эльвира и покраснела.
Джереми только устало улыбнулся. Если хочешь чего-то – получишь. Вот он хотел знать, какая из сестер была в ванной «Лондонской». Теперь знает – а толку?
– Если у вашего отца были друзья среди рабочих, если он был полезен делу революции… за него должны были вступиться! – возмутилась Альбина. – Есть же рабочие комитеты…
– Они были очень заняты, друзья из рабочих комитетов! – едко процедил Джереми. – Пока я метался по городу, разыскивая их, пока они договорили зажигательные речи на митингах… Отца вывели на палубу, облили ледяной водой и утопили.
Потрескивал костер. Свистел ветер над ночной степью. Вдалеке громыхали пушки бронепоезда.
– Это все изменится, – твердо сказала Альбина. – Муравьева уже нет. Не будет всех, кто привык грабить, убивать… Мы их уничтожим! Мы создадим новый, лучший мир…
– В этом лучшем мире булки будут расти на деревьях, а штаны и ботинки собирать в лесу, как грибы?
– Что за глупости вы говорите!
– Это не глупости. Это реальность. – На Джереми вдруг навалилась такая усталость, что глаза начали закрываться сами собой. – Завода Анатры больше нет: как думаете, когда-нибудь в Одессе станут снова производить самолеты?
– Мы построим новые заводы!
– Новые. Сперва уничтожив старые. Которые могли бы работать. Убив инженеров. Убив или заставив уехать тех, кто знал, как строить, – как думаете, сколько лет займет подготовить новых? И кто станет их учить? И кто станет строить – те, кто привык просто приходить и брать что понравилось? Впрочем, это все не мое дело. В одном я с вами согласен… я тоже не хочу, чтобы господин Григорьев жил. А то самому жить будет как-то… стыдно, – уже совсем проваливаясь в сон, такой же тяжкий и страшный, как окружающая явь, пробормотал Джереми.
– А вы что скажете, товарищ Сенька? – уже засыпая, услышал он голос Эльвиры.
– А чё я-то? У меня в бронепоезде барахлишко осталось, я его не брошу, а то непонятственно вовсе, чего я в революцию подался, чего дома не сиделось! А вы, ежели хотите, и со мной можете, а чего делать будете, то уж ваша печаль, я знать ничего не знаю.
Глава 17
Дети – по домам!
– Знать ничего не знаю! – ворчливо повторил он. – Надо ж мне как-то компенсировать потери…
– Но этот молодой человек, Лесников, утверждает, что это он нашел клад.
– Срок этому молодому человеку светит, господин губернатор, а не процент от клада! – возмутился хозяин пансионата. – Нападение на сотрудников полиции, попытка захвата заложников, порча имущества… моего, между прочим! А будут и дальше твердить, что это они клад нашли, – добавится еще и сокрытие найденного!
