– Тьфу, дура пьяная! – зло сплюнул Григорьев. – Гнать их надо из лагеря! – И зашагал прочь. Ветер донес его голос: – А ты бери возы… – И все стихло.
– Эй! Они ушли. Может, расцепитесь уже… дролечки! – раздался из мрака мрачный Сенькин голос.
Джереми неловко разжал пальцы, позволяя Эльвире встать на ноги… и вдруг ощутил смутное сожаление. Совершенно неуместное, конечно же, в этих обстоятельствах.
– Пойдемте к костру! – прошептала Эльвира и пошла впереди него, не оглядываясь, Джереми только смотрел, как мелькают ее ножки в кавалерийских сапогах, на которые, как он знал точно, намотаны портянки в три слоя – сапоги были непомерно велики, а у нее ножка маленькая, как у ребенка.
Сенька, выбравшийся к костру с другой стороны, одарил Джереми неожиданно злым взглядом и плюхнулся рядом с поджидающей их Альбиной.
– Григорьев хочет сохранить добычу, поэтому приказал ее прятать, – стараясь смотреть только в огонь, а не на Эльвиру, сказал Джереми.
– То понятно – кто б не хотел! – Сенька не мог простить, что из-за Джереми и рыжих сестер вынужден был бросить свою добычу, оставив лишь самое ценное. На обещание Джереми заплатить по возвращении в Англию лишь ворчал: «Где я, а где та Англия!», но их столь разорительную компанию почему-то не оставлял. – А вот как он в паны задумал податься, то мне непонятно. Где нынче панство раздают?
– У Деникина, – помертвевшим голосом бросила Альбина.
У костра некоторое время царило молчание, а потом Джереми вдруг рассмеялся:
– Бывший штабс-капитан русской армии желает вернутся к тому, с чего начинал. Но вы думаете, Антон Иванович его примет? Да и от окрестностей Екатеринослава и Александровска… – Джереми широко взмахнул рукой, напоминая, где они находятся. – До Екатеринодара расстояние не малое
[75]…
– Зато до генерала Романовского
[76] куда как близко, – мрачно ответила Альбина. – Каковы бы ни были разногласия Реввоенсовета с Махно, его армия держит фронт против Деникина. А Григорьев даже сейчас кроме трех тысяч, что с ним, может контролировать еще десять-двенадцать тысяч бойцов в партизанских отрядах! Если все они ударят по Махно… – Альбина не закончила, лишь покачала головой. – Уж не знаю, что Романовский сделает с Григорьевым потом, но сейчас он согласится на любое предложение атамана.
– А его добыча – награбленное имущество. Если Григорьев ее спрячет, оно будет потеряно для народа. – Эльвира была даже мрачнее сестры.
– Вряд ли Махно понравится что одно, что другое, – вдруг вкрадчиво сказал Джереми.
– Это ты к чему? – Сенька, до этого старательно делавший вид, что Джереми не существует, наконец соизволил покоситься на него.
– К тому, что мы можем привести Григорьева к смерти вернее, чем выстрелив в него из пистолета. А заодно сорвать планы и развеять мечты этого… новоявленного пана.
«Как он уничтожил все, чем жили и мечтали те несчастные в Елисаветграде», – подумал Джереми, но вслух произносить не стал, ибо высказывание вышло торжественным до неприличия.
– Нам нужно лишь выследить связных между ним и деникинцами…
– Это мы можем! – вскинулась Альбина.
«У большевистских мисс есть связной, и он поблизости. Впрочем, я и не сомневался», – усмехнулся Джереми.
– И доглядеть, куды возы прятать будут! – восторженно подхватил Сенька. – Такая здобыч не иголка, чтоб за притолоку воткнул – и ладно. О-го-го места надо! Сколько до беляков ходу?
– Всаднику – день, может, два, – ответила Альбина.
– С добычей тоже раньше не управятся – спаковать надо да место найти, – прикинул Сенька. – Но спешить будут… Спать давайте. С завтрева караулить придется – толком уже и не поспишь. – И принялся расстилать у огня попону.
Глава 19
Похороненная тайна
Джереми лежал, уставившись в огонь, пока пламя не начало медленно угасать. А проснулся в темноте от устремленного на него взгляда. Невдалеке бродила, звякая недоуздком, лошадь. Через погасший костер виднелась темная груда: всхрапывала и постанывала во сне – это спал Сенька. А рядом с Джереми кто-то сидел. Медленно, стараясь не делать резких движений, он потянулся за спрятанным под головой револьвером…
– Почему вы не уехали еще тогда, после нашей встречи в «Лондонской»? Вы же отобрали у меня ту телеграмму из Франции, вы знали, что французы оставляют Одессу! – Казалось, вопрос задала сама тьма.
Джереми убрал руку от револьвера и сел. Глаза Эльвиры мерцали из-под наброшенного на рыжие волосы платка, это было бы красиво, если бы Джереми не знал, что так светятся глаза у женщин, когда те долго и безнадежно плачут.
– Поедем со мной, – шелестом ветра в ночи позвал он.
– В Англию? – спросила она и отвернулась, и ощущение абсолютной безнадежности захлестнуло сердце острой, почти смертельной болью. Он и не знал, что бывает так больно! Но он еще не сдавался, он еще пытался бороться:
– Альбина с нами, конечно. Дед будет счастлив, а не будет… главное – бабушка будет счастлива! Поедемте, Эльвира… Элли… Здесь же… ничего не останется! Все, кто сошлись в этой войне, красные они, белые или просто бандиты… Гришины-Алмазовы, Григорьевы, Махно, Троцкие… не важно… Они все умрут! Уцелеют лишь те, кто успеет бежать из обезумевшей страны!
– Страна не обезумела, – тихо возразила Эльвира. – Наоборот, она очнулась.
– Только буйные сумасшедшие крушат все вокруг себя. Даже то, что принадлежит им самим.
– Может, вы и правы! – Эльвира заговорила быстро, лихорадочно. – Может, мы делаем неправильно, но… Мы справимся! Что пропало – не вернешь, но у нас будут новые заводы, и инженеры будут, еще лучше прежних, из тех самых людей, которые раньше даже имя свое написать не могли! Они получат образование, они…
– И кто же будет заниматься этим строительством и этим образованием тех, кто имя свое написать не может? – насмешливо спросил Джереми. – И кто из них захочет стать инженером? Вот эти? – Он кивнул в сторону лагеря, откуда еще доносились разудалые пьяные песни.
– Поэтому ни я, ни моя сестра никуда не поедем, – ответила Эльвира. – Мой отец, и моя мама, и мамин брат – все они были членами революционных кружков. Папу застрелили, когда он бежал из Сибири, из ссылки. Но мама не плакала. Она говорила, это был его долг. Они все хотели изменить империю. Если пока получается совсем не так, как они хотели… тем более мы не имеем права бежать – ведь это наша семья все затеяла. – Она смущенно улыбнулась. – Не только наша, конечно…
