– Давайте перейдем к делу, мистер Рейли, – отрывисто бросил он. – Я выяснил то, что интересует разведку его величества. – Пыльный солдатский сидор плюхнулся на стол, и из него появилась… книжка с торчащими во все стороны страницами: «Лев Толстой «Война и мир», было написано по-русски на потертом корешке.
– Здесь сведения об активах русской аристократии. – Джереми указал на карандашные каракули, небрежно и почти неразборчиво пятнающие поля страниц. – Часть попала в руки одесских бандитов, так что добыть их вряд ли удастся, но кто знает… А то, что прихватили французы и наши дорогие соотечественники, казначейство сможет отыскать наверняка. – В руки Сиднея Рейли было передано еще несколько листков. – Вот это сведения о банковских переводах в последние дни французского присутствия в Одессе. У Соломона Моисеевича собственный шифр, но, думаю, наши шифровальщики тоже стоят своей соли
[79]. Ну и наконец, золото одесской конторы Госбанка, украденное Мишкой Япончиком. – Джереми на миг остановился – знал бы Рейли, кто еще участвовал в этом ограблении! И с хрустом вырвал самую первую страницу. Только присмотревшись, можно было заметить, что, сливаясь с изящной виньеткой, пустое пространство заполняют четкие карандашные линии. – Вам потребуется карта Екатеринославской губернии.
– Они… просто закопали золото?! Дикари! – изучая рисунок, хмыкнул знаменитый шпион.
Джереми лишь пожал плечами и принялся затягивать сидор обратно.
– Куда вы? – заметив, что юноша направляется к двери, воскликнул Рейли.
– Домой, – тихо ответил Джереми. От продажи слитка, украденного вместе с Мишкой Япончиком, еще оставалось денег ровно на билет до Лондона. Третьим классом. То есть в необычайном, в сравнении с обозами Григорьева, комфорте.
– Не спешите, Джереми! Вы… сделали невозможное! Мы и не ожидали настолько подробных сведений! Эти деньги весьма помогут империи в борьбе против большевизма, мы не допустим, чтобы русские события повторились у нас: чтобы разорялись наши имения, разрушались наши заводы, убивали наших благовоспитанных юных леди. Секретная служба его величества будет рада, если вы встанете в ее ряды в этой борьбе. С вашими талантами…
– Когда отца убили, вы предложили мне месть, и я остался в России, – перебил его Джереми. – Но для того, чтобы русские события не повторились у нас, нужно совсем другое. – И он взялся за ручку двери.
– Что вы собираетесь делать, Джереми? – догнал его вопрос.
– Для начала, если дед и впрямь будет так счастлив видеть меня, как вы говорите, заставлю его улучшить условия для рабочих на наших заводах. А потом, когда предприятия Картрайт станут принадлежать мне, начну вкладывать деньги в то, что сейчас считается рассадником большевизма: тред-юнионы, суфражистское движение, образование для рабочих… чтоб на речи большевистских агитаторов они лишь пожимали плечами, сознавая, как много могут потерять. А еще – на исследователей и изобретателей – без различия, кто они: англичане, евреи, индийцы или китайцы. И пока русские будут ценой страданий и мук восстанавливать то, что сами же и разрушили, мы пойдем дальше. И большевизм никогда не сможет победить нас, потому что мы всегда будем впереди.
– Вы плохо знаете этих людей. Они на многое способны, – тихо ответил Рейли.
– Вот уж это я понимаю отлично! – усмехнулся Джереми. – Это вы не понимаете: я хочу добра своей стране, а не зла людям, что остались там.
«Хотя бы потому, что тогда остается и надежда, что она… Элли… уцелеет», – подумала Джереми и вышел, не слушая больше, что говорит Рейли.
Эльвира приходила к нему каждую ночь, молча садилась напротив и глядела не отрываясь. Просыпался он измученный и разбитый, но уже в середине дня ловил себя на том, что ждет ночи.
– Наши индийские подданные считают, что человек проживает жизнь за жизнью, пока не исполнится все, чему суждено, – щурясь на пылающее в зените солнце над Ай-Софией, прошептал Джереми. – Может быть, они правы: в какой-нибудь следующей жизни, мисс Эльвира, у нас все и получится.
* * *
Эшелон стоял посреди степи, жаркое южное солнце накаляло крыши. Лишь в окнах прицепленного меж теплушками вагона первого класса развевались кружевные занавески, а изнутри доносилось сиплое завывание граммофона. Именно вдоль этого вагона и полз по насыпи Сенька. На негромкий свист в окошко высунулся Мишка Япончик. Лениво прищурился на солнце, зевнул и словно невзначай глянул вниз. Сенька немедленно закатился под вагон и пополз, обдирая спину о шпалы. Сверху гулко постучали, и в днище вагона распахнулся люк. Сеньку за руки втянули внутрь. Трудно дыша сквозь зубы, Сенька скорчился на обитом красным плюшем диване.
– Сенечка, вы таки больной или слегка подстреленный? – с умеренным интересом спросил Мишка, разглядывая долгожданного гостя.
– Англичанин, ссс… – прошипел Сенька, хватаясь за проступающее на боку кровавое пятно. – Хорошо стреляет…
– А вы что же?
– Черт его знает, вроде в кусты он упал, а живой или нет… – Сенька дернул плечом и снова скорчился от боли.
– Я бы с радостью послушал за ваши приключения, но время, время! – поторопил Миша.
Сенька запустил руку за пазуху, вытащив отличного качества штабную карту:
– У Махна спер, – пояснил он. – Недалеко Григорьев ваше золотишко увез, все тут закопал, как с белыми торговаться начал. – Его обкусанный ноготь уперся в карту.
– Ну и простой же вы парень, Сеня! – усмехнулся Мишка, разглядывая точку между Екатеринославом и Александровском, над которой криво и с ошибками было написано «Мишкино золотишко».
– Какой ни есть, а дело сладил, – обиделся Сенька. – Никого из тех, кто клад ховал, Григорьев в живых не оставил, да только и сам он навряд еще живой. – Сенька многозначительно подмигнул. – Иди да выкапывай!
– Боюсь, вот этого я и не смогу. – Мишка снова выглянул в окно. – Хлопцев на конях видал? – Сенька кивнул. – Вознесенский отдельный кавалерийский дивизион! И весь по Мишину душу! Хлопцы-то мои уже до Одессы повтикали, надоела им революция. Убивать меня будут, Сенька, – вздохнул он. И вытащил из-под дивана кожаный саквояж. – Мой личный! Еще в шестнадцатом году заказал! – он гордо продемонстрировал Сеньке монограмму на замочке. Саквояж открылся и Сенька затаил дыхание. Внутри, как яркие карамельки в кульке, лежали драгоценности. – Бриллианты княгини Любомирской, еще кой чего по мелочи… – встряхивая саквояж так, что драгоценные камни застучали друг о дружку, объявил Мишка и вложил карту в новехонький кожаный бювар с золотым замочком. Запер саквояж на ключ… и сунул его Сеньке. – Передашь жене, Циле… и Аде… дочке… – Голос его дрогнул. – Сумеете – выкопаете золото, нет – вам и того хватит. Отдашь Циле отсюда половину, остальное тебе, а она с тобой деньгами с моих счетов нехай поделится, скажешь – я велел. Все, беги. – Мишка снова открыл люк в полу и тычками погнал Сеньку к нему.
