– Даже Тоби? Он тоже будет купаться?
– Понимаешь, Тоби – мальчишка… но, скорее всего, и он тоже. Они все будут купаться у дяди Руфуса. Мама говорит, что мы примем ванну после Китти, Френсиса и Джорджи. Джорджи и Френсис будут купаться первыми. Мама говорит, что они самые грязные. А потом наступит наша очередь.
– Почему?
– Ради всего святого, Магдалена! Перестань болтать и лучше смотри на большую хурму. Эта хурма огромная, как целый мир. А потом мы с тобой пойдем кормить кур и цыплят.
Магдалена положила голову на плечо Шарлотте:
– Я боюсь красную курицу. Ей не нравится, когда я забираю у нее яйца. Она клюет меня в руку.
– Я не дам ей это сделать, – пообещала Шарлотта. – Я топну ногой, и она убежит. – Она несла полную ответственность за кур и цыплят.
– Шарлотта, а я знаю один секрет.
– Какой секрет? Откуда ты его узнала?
Магдалена от души наслаждалась сложившейся ситуацией: ей редко удавалось узнать то, чего еще не знала сестра.
– Угадай.
– Ну? – требовательно произнесла Шарлотта.
Магдалена прошептала:
– У нас будут новые ленты для волос. Я слышала, как об этом говорила мама. Когда шила нам платья.
Свадьбу Малинды и Джека пришлось устраивать второпях, и все из-за неожиданного визита молодого священника, прибывшего с конвоем из трех плотов, направлявшихся в Кентукки. Весь поселок занялся спешными приготовлениями к бракосочетанию. Внизу, на фактории, с быстротою молнии шилось свадебное платье. Кейтлин, Саския и Венера как угорелые орудовали иголками, создавая для Малинды свадебный наряд из отреза бело-розового набивного ситца. Сет и Нотт забили одну из домашних свиней, осмолили ее, а затем, бросив в выложенную камнем костровую чашу ветки ореха гикори и яблони, принялись жарить тушу.
– На все про все у нас осталось два дня, – сообщила Саския Венере и Кейтлин, которые судорожно подшивали и закалывали булавками платье.
Вверху, в «Лесной чаще», София тоже не сидела без дела. Она распорола свое последнее утреннее английское платье, то самое, красно-белое, в котором выходила замуж, чтобы сшить из него новые наряды для дочерей. Платья девочек были ужасно поношенными и пестрели заплатками.
А на свадебный завтрак она приготовила английское блюдо – бисквит, залитый сбитыми сливками. Плод долгих усилий, он являл собою тщательно выпеченное по рецепту миссис Беттс кондитерское изделие с засахаренными фруктами, заварным кремом из яиц и молока и сливками. Она выложила его на праздничное бело-голубое блюдо китайского фарфора, привезенное ею из дома Томаса де Болдена, которое, как и бисквит, использовалось лишь в особо торжественных случаях. Дети подзадоривали друг друга сунуть в него палец и попробовать на вкус.
– Как они могли! – вскричала София, обнаружив в креме многочисленные дыры, оставленные пальцами. Схватив деревянную ложку, она поспешно заровняла их.
Затем она поставила на огонь большой чан с водой – понадобится несколько часов, чтобы нагреть воду для всех, – отыскала свежий кусок мыла и извлекла на свет все оставшиеся чистыми куски мешковины, дабы купальщики могли вытереться насухо. Оглядев свое чумазое и виновато потупившее глаза потомство, она заявила детям, что они сборище отъявленных озорников, и добавила, что сожалеет о том, что у нее нет времени хорошенько надрать им уши. Но если они не вымоются дочиста, строгим тоном сообщила им София, и если она обнаружит еще хотя бы одну дыру в бисквите, то они останутся дома, не попадут ни на какую свадьбу и не увидят дядю Тэда.
На плоту, который вез священника, отыскалось свободное место, и отец Кейтлин решил воспользоваться случаем, чтобы привезти дюжину отрезов ткани и повидаться с дочерью и ее семьей, к вящей радости всей детворы поселения, которых куда больше обрадовал его приезд, нежели предстоящая свадьба. Все детишки в долине звали его «дядя Тэд». У него неизменно находились для них всякие интересные штуки вроде юлы или рогатки. Он готов был сыграть джигу на своей скрипке в любом месте, куда заносила его судьба и собственная прихоть, а еще он охотно угощал детвору ячменным сахаром. Кроме того, отец Кейтлин являл собой неистощимый кладезь историй и сказок о великанах, привидениях, принцессах, рыцарях в сверкающих доспехах и крылатых конях.
– Прости меня, мамочка, за бисквит, – покаянно пробормотала Шарлотта. Большая часть дырок в нем была проделана именно ее пальчиками.
Приходской священник, Коттон Матер Мерримен, держал путь на запад, чтобы проповедовать Евангелие в Кентукки. Он путешествовал вместе со своей овдовевшей теткой, которая финансировала это предприятие, но выразил желание сделать остановку и обвенчать Малинду и Джека, если плотовщик и остальные пассажиры согласятся задержаться на несколько дней. Плотовщик заявил, что готов подождать. Его супруга вытащила изо рта трубку и сказала, что тоже согласна. Остальные пассажиры, трое трапперов и девушка с осунувшимся личиком и жиденькими волосами по имени Мэтти, приходившаяся лодочнику сиротой-племянницей, никуда особенно не спешили и потому не стали протестовать против перемены планов.
Однако тетка священника, миссис Саншилл, корпулентная дама с трубным голосом, выступила категорически против. В поселке в Кентукки, куда они направлялись, жили в основном иммигранты смешанного шотландско-ирландского происхождения, срочно нуждавшиеся в поводыре, который должен был как можно скорее наставить их на стезю праведности, воздержания и трезвости. В их среде процветали пьянство и блуд, если судить по количеству детей, рождавшихся у тех особ, кои не состояли в браке, но которых это обстоятельство ничуть не заботило, так что времени терять было решительно нельзя.
Плотовщик возразил было, сказав, что это все-таки свадьба, но она быстренько заставила его умолкнуть, и он неохотно согласился плыть дальше, как и было запланировано. Однако на следующее утро, когда наступил час отплытия, воздух наполнился ароматами свинины, жарящейся на медленном огне из веток гикори, и плотовщик решительно заявил, что они остаются на свадьбу.
У костровой ямы сидел Руфус с ведром яблочного уксуса и черпаком, чтобы поливать тушу дикой свиньи. Рядом с ним стояла корзина с деревянными кружками и кувшин его крепчайшего сидра. Он предложил выпить всем желающим, включая священника, миссис Саншилл и девушку по имени Мэтти, которую тетка пастора чуть ли не силой взяла под свое крыло и заставила отправиться с нею и племянником.
Путники, плотовщик и его супруга с готовностью приняли предложение. Мэтти же никак не могла решиться: она была из тех девушек, кто вечно колеблется между «может быть, да» и «может быть, нет», в чем бы ни заключался выбор. Однако и она наконец соизволила заявить, что, пожалуй, попробует капельку. Миссис Саншилл с негодованием отказалась, а вот священник охотно согласился. Он осушил подряд две кружки, вслух признал сидр великолепным и, осмелев после столь внушительной дозы алкоголя, обернулся к своей тетке и процитировал святого Павла. Он заявил, что молодым людям лучше обвенчаться, нежели сгореть в геенне огненной, и что он ощущает призыв исполнить свой христианский долг и поженить молодых людей, предотвратив… э-э… прелюбодеяние. Это было не то слово, что с легкостью слетало с его уст. Он покраснел, Мэтти покраснела тоже и отвернулась, пристально разглядывая что-то вдалеке и сделав вид, будто ничего не слышала. А пастор продолжил разглагольствовать о своем долге служителя церкви. Если он держит путь в Кентукки, чтобы искоренить свальный грех там, то долг ничуть не меньше обязывает его противодействовать грехопадению здесь.
