Анри с головой ушел в тяжелую работу, расчищая участки и строя хижины на западном берегу реки. Он продолжал работать до тех пор, пока не уставал настолько, что у него едва хватало сил переправиться обратно. На сей раз его подгоняла решимость довести задуманное до конца. Кроме того, он собирался построить на другом берегу причал, дабы потенциальные покупатели могли на лодке доплыть до фактории, или – если они обладали предпринимательской жилкой – соорудить паром. Он отчаянно тосковал по Франции и хотел вернуться туда во что бы то ни стало.
Что до Ваннов, то Брин и Анни поняли, что в душе их матери поселилась неизбывная тоска. Она перестала играть с ними, смеяться, рассказывать притчи из Библии и петь колыбельные на ночь. Дети Ваннов стали пугливыми и нервными, а Анни часто плакала без причины.
Венеру до сих пор преследовали кошмары, в которых у нее вновь похищали Пич. Сет чуть ли не поминутно пересчитывал своих шестерых детей по головам, желая знать, где находится каждый из них, и требовал, чтобы они держались вместе. Но тут взбунтовалась Полли, заявив, что они не могут заниматься своими делами, потому что им приходится раз за разом сломя голову бежать на его зов, когда ему хотелось пересчитать их вновь. Ее поддержала Пирли, самая дерзкая и бойкая изо всех девчонок Ганновер. «Папа, оставь нас в покое! Мама сердится, если мы не выполняем свои обязанности. А ведь нас пятеро! И если кто-нибудь попробует похитить нас, мы закричим, как гуси дяди Руфуса. Вот так: „Га-га-га!“». Полли, Пен, Пэтси и даже Пич дружно загалдели, словно гуси, заглушив голос Сета, который стал кричать, чтобы они замолчали, потому что от их гогота у него звенит в ушах.
– Никто из них не умеет вести себя тихо, – немного погодя сказала ему Венера. – Я – их мать, и мне полагается сходить с ума от беспокойства каждую Божью минуту, но ты – мужчина и их отец и потому должен перестать волноваться и придумать что-нибудь вразумительное. Когда они собираются вместе, то становятся хуже стаи гусей. Уж я-то знаю, я слушала их с самого рождения. А еще они очень шумные. Но если ты действительно тревожишься, дай Полли мушкет. Она может стоять на страже. А еще она хорошо стреляет и у нее больше здравого смысла, чем у Пэтси. Во всяком случае, у нее достанет ума не перестрелять своих же сестер. Сюзанна тоже отличный стрелок, но она не может все время присматривать за остальными. Она должна помогать мне.
После этого Полли, вооружившись кремневым пистолетом, купленным на фактории, стала нести караул, пока Пэтси, Пирли, Пен и Пич работали. Это привело к возникновению трений: те, кто работал, опасались, что Полли подстрелит их по ошибке, а Пэтси злилась по той простой причине, что пистолет достался не ей, хотя она и была старшей. Они громко спорили о том, освобождает ли несение караула Полли от необходимости работать подобно всем остальным.
Приближалась середина лета. Саския про себя радовалась тому, что теперь едва ли кто-нибудь сможет похитить Кулли. Он вполне мог постоять за себя, невзирая на хромоту. Сын превратился в высокого молодого человека двадцати трех лет от роду, крепкого и сильного, чему способствовала работа в поле и кузнице, где он помогал Тоби, Руфусу и Мешаку. Его смешанное происхождение было очевидным – волосы были не такими темными, как у матери, а кожа и глаза имели светло-каштановый оттенок. Чертами же лица он напоминал молодого и еще не обрюзгшего Томаса де Болдена.
А вот сам Кулли потерял покой.
Он частенько заглядывал в «Лесную чащу», чтобы нарубить дров, повидаться с Китти и пошутить с нею, как бывало раньше, но, похоже, в душе Китти погасло солнце. Отчаявшись развеселить ее, он попросил Мешака помочь ему сделать для девушки подарок. Мешак на мгновение задумался, а потом изрек, что раз девушки много шьют, то им должны нравиться корзинки для шитья. Мешак показал ему, как вырезать такую из куска кедра, а потом раскаленной кочергой выжечь на ней имя Китти. В ней были отделения для ниток, иголок, булавок и ножниц. Правда, ни Мешак, ни Кулли даже не подозревали о том, что Китти ненавидит шитье.
– Ох, Кулли! – воскликнула Китти, когда он преподнес ей подарок и добавил, что сделал его своими руками. – Какая прелесть! Я так… счастлива! – Она расплакалась, и Кулли обнял ее. Китти почувствовала, как бьется его сердце, и перестала заливаться слезами. А потом подняла голову и улыбнулась. – Спасибо тебе за корзинку.
Они взглянули в глаза друг другу, и Кулли поцеловал ее. Он еще никогда и никого не целовал. Наконец Китти отстранилась. Ей вдруг показалось, что в жизни все-таки можно обрести счастье. – Ах, Кулли, – прошептала она. Если бы только он поцеловал ее снова…
Кулли одной рукой обнял ее за плечи и прижал к себе.
– Это – прощальный подарок. Я пришел сказать тебе, что уезжаю в Новый Орлеан, – заявил он.
У Китти вытянулось лицо.
– Когда?
– Завтра утром. Ненадолго. Я еду с торговцами мехом. Они говорят, что там можно заработать денег, особенно хорошему плотнику. А я умею все, чему научил меня Мешак.
– Но ведь Новый Орлеан так далеко! Ты вернешься?
– Я вернусь, даже если мне придется плыть против течения. Не волнуйся. Мама и так переживает за всех нас. Обещай, что будешь меня ждать.
Китти, пребывая в расстроенных чувствах, лишь молча кивнула в ответ.
На следующее утро Кулли уплыл на плоскодонке вместе с торговцами мехом, направляющимися в Новый Орлеан. Китти помахала ему рукой на прощание, и с тех пор в душе у нее поселилась пустота. Он взял с собой бумагу, подтверждающую, что Кулли Стюарт является свободным негром. Саския тем не менее до ужаса боялась, что его схватят и продадут в рабство, невзирая ни на какие бумаги. Кулли повторил то, что рассказали ему торговцы мехами: в Новом Орлеане полным-полно свободных чернокожих и мулатов. Он совсем не похож на Вирджинию. Но Саския по-прежнему была полна сомнений. Нельзя верить ни единому их слову. Она имела в виду белых людей.
Лето прошло, а Кулли так и не вернулся домой.
В конце сентября Саския проделала путь, который теперь стал для нее мучительно долгим и трудным, поднявшись вверх по долине и пройдя через фруктовый сад, чтобы нанести визит Софии. Ее не волновало, что думает об этом сама София. Скоро должен был исполниться год после похищения детей, а София и Кейтлин почти не виделись и не обменялись ни словом. Саския принесла в корзинке свой знаменитый деликатес – печенье из пресного взбитого теста, еще теплое, только что из печи, с долькой ветчины внутри, накрытое чистой белой тряпицей. София сделала над собой усилие и приготовила чай, а потом, хотя давно утратила аппетит, сама не заметила, как съела шесть печений, одно за другим.
Саския ни словом не обмолвилась о Шарлотте и о том дне, когда состоялась свадьба Малинды и Джека. Как ни в чем не бывало она говорила исключительно о Кулли. Она даже призналась Софии, что, несмотря на всю свою любовь к сыну, ей бы очень хотелось, чтобы он не так сильно походил лицом на столь дурного человека, каким был его отец.
– У Кулли твое сердце, а все остальное не имеет значения, Саския, – ответила София. Давненько она уже не выражала сочувствия кому-либо еще.
