Девушка повиновалась и, пока я примеряла свои кольца и перстни, быстро принесла мне немного хлеба, оливковое масло, сыр, виноград и тарелку миндального печенья вместе с бокалом темно-золотистого вина. Я напомнила ей, чтобы она уходила поскорее, пока еще не стемнело. Поблагодарив меня, она убежала. Я же поела и, привязав узелок на грудь над моим вздувшимся животом, стала ждать Микеле.
Он пришел после наступления темноты и принес с собой пару крепких крестьянских сандалий. Я отдала Микеле свою пару и застегнула те, которые достал он. Он же оторвал один из ремешков, украшенных драгоценными камнями, протянул руку за вторым и покосился на мои перстни.
«Они поймут, что вы не свалились в пропасть, а убежали!»
«Нет, Микеле, у моей горничной спросят, чем я занималась, когда она видела меня в последний раз. И она ответит, что мне вдруг взбрело в голову примерить свои драгоценности. И что я часто гуляла в оливковой роще, чтобы избавиться от судорог в икрах. Они решат, что я сорвалась в пропасть во время такой прогулки и что кольца и перстни пропали вместе со мною. Никто и не подумает, что женщина на последних месяцах беременности отважится спуститься по горной тропе в темноте».
Микеле проворчал что-то насчет женской хитрости и добавил, что Стефано был прав, доверяя мне.
– И что же произошло потом? Разве вам не было страшно? – спросила София.
– Мы ушли. Разумеется, мне было страшно до ужаса. У пропасти мы остановились и уронили порванную сандалию на камень. Другую Микеле швырнул вниз, но так, чтобы ее было видно сверху. Затем он оторвал несколько клочков ткани от моей юбки и тоже бросил их на край пропасти.
«Идемте, – сказал он. – Уже темно, но мы, крестьяне, не ездим в изысканных экипажах, а потому можем пройти по этой тропе с завязанными глазами. Она крутая и узкая, однако мне известен каждый ее изгиб и поворот».
Микеле пошел первым, чтобы я могла положить руку ему на плечо и идти следом. Тропа и впрямь оказалась крутой, и я была рада тому, что на ногах у меня крепкая крестьянская обувка. И хотя я несколько раз споткнулась и поскользнулась, Микеле поддерживал меня, и еще до рассвета мы благополучно спустились к самому подножию горы. Микеле негромко свистнул, и к нам подъехала телега, запряженная осликом, которой управлял его сын. Он помог мне забраться в нее и посвятил в дальнейшие планы. Тем же утром я должна была отплыть из Палермо в Неаполь на рыбацкой лодке.
«В Палермо мне нужно…» – завела я разговор, чтобы узнать о том, что делать по прибытии в Палермо.
«Нет, леди, – перебил он меня, – к тюрьме вы даже не подойдете. Мой господин строго-настрого запретил это».
«Но я могу подкупить тюремщиков, чтобы они дали мне поговорить с ним несколько минут».
«Нет, леди, вы не сделаете этого, иначе вас тоже арестуют».
Я понурилась и, не сдержавшись, расплакалась.
Неделей позже я оказалась в Неаполе, ожидая корабль, который отвезет меня в Америку, к кузену Стефано в Луизиане. Чтобы заплатить за проезд, я продала свое самое дешевое колечко, а остальные спрятала вместе со статуэтками, чтобы меня не ограбили. В ожидании отплытия я переходила из одной церкви в другую, прячась в тени, чтобы вздремнуть, или же ненадолго засыпала прямо во время мессы, стоя на коленях. Дважды ко мне подходили ризничие, но я притворялась крестьянкой и отвечала, что по совету священника возношу непрерывные молитвы за здоровье своего мужа, который слег с изнуряющей болезнью. Пиастры я тратила на хлеб и фрукты, молясь про себя, чтобы отец поверил, будто я сорвалась в пропасть.
Наконец наступил день отплытия, и нас, толпу пассажиров, загнали, словно стадо баранов, на борт корабля. Мне отчаянно хотелось поскорее покинуть Сицилию, и я сказала себе, что должна вытерпеть все невзгоды. При этом я тщательно оберегала свои статуэтки. Даже пребывая на последних месяцах беременности, я, будучи одинокой женщиной, стала объектом нежелательного интереса некоторых пассажиров мужского пола, пока наконец какой-то добрый пожилой человек вместе со своей супругой не взяли меня под свое крыло.
Вскоре между нами завязался разговор и мы подружились, что хоть немного облегчило мне ужасные неудобства и тяготы долгого пути. Я узнала, что их зовут Тамаш и Мария Моргадес, что они испанские Gitanos, которых преследуют власти за их обычай скитаться по стране. Gitanos обвиняли в кражах и подстрекательствах к мятежу, и был издан эдикт, запрещавший им заключать браки между собою, что было у них в обычае, и бродяжничать. Тамаш и его жена были двоюродными братом и сестрой. Их арестовали по дороге из Севильи в Мадрид и поместили в лагерь, где заставляли работать на полях благородных господ, дурно обращались с ними и избивали. И хотя эдикт был отменен, собственный опыт подсказал им, что отныне Испания стала небезопасной для Gitanos, и потому они отправились искать счастья в Америку. Корабль направлялся в Новый Орлеан, но конечным пунктом их путешествия была Вирджиния, где, как они слышали, любят и разводят лошадей. Хотя, по их словам, от Нового Орлеана до Вирджинии было далеко, они привыкли к странствиям, посему расстояние их не пугало.
Я решила, что могу довериться этим людям, да и в любом случае мы уже давно находились в открытом море. Я поведала им свою историю. Они сказали, что я должна поехать с ними, но я настояла на том, что сначала обращусь к кузену в Новом Орлеане. А потом как-то ночью у меня начались схватки, и на следующий день родилась Стефания. Мария помогала мне при родах, и, хотя они были ужасными, каким-то чудом все закончилось хорошо.
Когда мы прибыли в Новый Орлеан, я достала грязный клочок бумаги, который Стефано, подкупив стражников, передал Микеле, и отправилась на поиски дома кузена. Вскоре я уже с удивлением рассматривала большой дом с балконом, но, когда на мой стук дверь отворил слуга, я узнала, что кузен Стефано недавно умер во время одной из эпидемий, которые довольно часто случались в городе. Раб-дворецкий сообщил мне, что дом и все люди кузена будут проданы, если только новый владелец не захочет оставить их себе. Я ответила, что надеюсь на то, что именно так все и произойдет и что новые владельцы окажутся добрыми людьми. Бедный раб боялся, что его разлучат с женой, исполнявшей обязанности кухарки, и детьми, которые прислуживали в столовой и работали на конюшне.
Я в отчаянии вернулась к Тамашу и Марии, и они уговорили меня отправиться вместе с ними. Я боялась оставаться одна и решила присоединиться к Моргадесам, не представляя, как можно поступить иначе. Они отказались даже думать о том, чтобы добраться из Нового Орлеана до Вильямсбурга по морю. Их тошнило от океанских странствий, и они заявили мне, что, будучи Gitanos, привыкли невозбранно странствовать по суше и жить на вольном воздухе, как делали это в Испании, зарабатывая себе на жизнь цирковыми выступлениями и торговлей лошадьми. Они навели справки и узнали дорогу, по которой предстояло идти, чтобы добраться до Вирджинии. Дорога эта, как выяснилось, вела вверх по рекам Миссисипи и Тинасси, до самого места нашего назначения.
Вернувшись в дом кузена, я сообщила дворецкому, что отправляюсь в Вильямсбург в Вирджинии в компании нескольких друзей и что мы поедем по суше. Я отдала ему все испанские песо, оставшиеся после продажи кольца, и сказала, что еще до отплытия из Италии меня разлучили с моим супругом, Стефано Альбанизи. Я рассчитывала, что именно в доме кузена он и станет меня искать. Он должен был прибыть за мной в Америку. Это было все, что я смогла придумать. – Розалия вздохнула. – Тогда я не представляла, насколько обширны эти дикие просторы.
