– Как я вас понимаю, – согласилась София, вспоминая собственное путешествие.
– Я продала еще одно кольцо и настояла на том, чтобы Тамаш взял деньги, ведь мы со Стефанией не желали становиться обузой для пожилой четы.
Тамаш был музыкантом и мог заставить сердце петь от радости или плакать от горя. Изящная и грациозная Мария надевала свои яркие разноцветные юбки и многочисленные браслеты и выступала вперед, стуча кастаньетами, сделанными из каштанового дерева, чтобы исполнить танец. Поначалу она двигалась медленно, словно змея, раскрывающая свои кольца, пока не начинала притопывать ногами и стучать кастаньетами все чаще и чаще, и тогда мир вокруг сосредоточивался на этой женщине-вихре, полной силы и чувств. Думать о чем-либо ином, пока Мария танцевала, было невозможно. Тамаш часто откладывал скрипку в сторону и начинал хлопать в ладоши в такт ее притопам. Наблюдать за ними было необычайно интересно и волнительно, а после выступления и сама Мария, и ее аудитория чувствовали себя опустошенными.
Оба получали удовольствие от своей музыки, танцев и денег, которые зарабатывали, но я обнаружила, что денег – испанских песо – у Тамаша намного больше, чем может быть у человека, путешествующего в столь жалких условиях под палубой, как случилось с нами во время плавания на корабле из Неаполя.
Тамаш купил небольшой экипаж, который мы все вместе расписали яркими красками, выкрасив колеса в красный цвет, и приобрел нескольких лошадей и пару мулов. Он довольно потирал руки и хвастался, что провернул удачную сделку с ирландцем, который и продал их ему. Мария рассмеялась и заявила, что никто не разбирается в лошадях лучше Тамаша.
Итак, мы двинулись в путь. Я наблюдала, как танцует Мария, и думала о том, что и сама хотела бы танцевать так же. В конце концов Мария заявила, что становится старой для подобных экзерсисов, что дыхание у нее сбивается очень быстро и что она с радостью возьмется обучить меня, если я того хочу. Все оказалось куда труднее, нежели я ожидала, и мои первые успехи были весьма скромными. Своим чувственным танцем Мария могла заворожить двадцать или даже тридцать человек, восторженно наблюдавших за нею, а обо мне она говорила, что я танцую, как женщина, которая озабочена тем, что надо накормить ребенка.
«Страсть, – вновь и вновь повторяла Мария, – должна идти от сердца, от души, от любви, от ненависти и даже ужаса. Она должна быть не слабой и хнычущей, а раскаленной добела и яростной». Мария научила меня двигаться в такт стуку кастаньет, держать голову высоко поднятой, решительно и целенаправленно перебирать ногами и ставить их так, словно забиваешь ими гвозди. «Танцуй так, как будто вгоняешь в землю дьявола и всех его присных», – приговаривала она. Мало-помалу у меня начало получаться и я стала смелее. Я практиковалась без конца, а Мария хлопала в ладоши, задавая ритм. Стефания же наблюдала за мной из своей самодельной колыбельки, стоящей под деревом или на облучке экипажа.
Моргадесы были рады вновь очутиться на твердой земле, но вот погода оказалась неблагоприятной. На берегах Миссисипи царила влажная духота, нас донимали москиты, гнус и мошка, и потому продвигались мы медленно. Кроме того, мы останавливались во всех поселениях, тавернах и маленьких городках, которые встречались на нашем пути. Тамаш продавал одних лошадей и покупал других, на что у него уходили целые дни, а иногда и недели. Мария же старалась извлечь максимальную выгоду из наших остановок, занимаясь стиркой, чисткой посуды и проветриванием белья, на котором мы спали в экипаже. Свой первый день рождения Стефания встретила в дороге.
Я заметила, что Марии частенько нездоровится. По ночам она долго кашляла и с нею случалась лихорадка. Она старела, жаловалась на усталость, танцевала все реже и реже, а когда это все-таки случалось, то было видно, что ее танец растерял былую страсть, словно бушевавшее в ней пламя жизни угасало. Тамаш ворчал, что в лагере она переболела чахоткой, но выздоровела после того, как они ушли оттуда, – им помогла его девятидневная особая молитва. Он все время умолял меня посоветовать ему, что делать, но я не знала, чем им помочь.
Мария все чаще стала просить меня станцевать вместо нее, и, хотя у меня не было уверенности в том, что кто-нибудь захочет смотреть на мое выступление, я не могла отказать ей. Ближе ко второй годовщине рождения Стефании все танцы приходилось исполнять мне. А к третьему ее дню рождения Мария уже была мертва и похоронена под дубом на берегу реки. Тамаш был в отчаянии и плакал, как ребенок. Мы долго стояли лагерем у могилы Марии, прежде чем Тамаш наконец нашел в себе силы продолжить путь. Горе очень быстро состарило его. Он стал для меня отцом, и я была рада тому, что он не остался один. Мы со Стефанией старались заботиться о нем, как могли. Стефания любит лошадей – это помогало делу. Тамаш пообещал научить ее разговаривать с ними.
Но я не могла не думать о том, что буду делать, если Тамаш тоже умрет. Мы со Стефанией не могли вести кочевой образ жизни в разрисованном экипаже. Мне нужен был дом. Я давно оставила надежду, что Стефано последует за мной или что он еще хотя бы жив. Иногда надежда становится невыносимой. Если я должна жить дальше ради Стефании, решила я, то мне придется оставить свою прошлую жизнь и начать все заново. Я приняла решение, что не буду ничьей женой, кроме Стефано.
Местность, простиравшаяся вдоль Миссисипи, а потом и Тинасси, становилась все более дикой, а леса – все гуще. Поселенцев нам попадалось совсем мало, хотя иногда мы встречали охотников, трапперов и торговцев мехами. Время от времени мы видели индейцев, и, хотя до нас доходили ужасные истории о скальпировании и похищениях, при встрече они лишь выказывали интерес к нашему экипажу, гостеприимно принимая нас в своих деревнях.
Я не думала, что Тамаш решит осесть где-либо еще, кроме Вильямсбурга, но в то утро, когда мы прибыли в эту долину, он поинтересовался у мужчины на фактории, нет ли здесь свободной земли. Это был Анри, и вот теперь у нас есть дом. Люди здесь достаточно дружелюбны, и те, кого я считала рабами, на самом деле ими не являются. Они такие же землевладельцы, как и все прочие. Вы живете так же просто, как и крестьяне, и женщины мне очень нравятся. Но, кажется, я должна быть осторожна со здешними мужчинами, София.
София покраснела.
– Тамаш упрекнул меня, решив, что я начала флиртовать с Анри, когда речь зашла о медвежьей берлоге, и вы подумали то же самое. Уверяю вас, что ничего подобного не было. Мне всего лишь нужно было знать, где она находится. У меня нет ни малейшего желания флиртовать или хотя бы думать о другом мужчине.
Я попросила вас пойти со мной и выслушать мой рассказ в надежде, что вы станете моей подругой. В корзине у меня лежит богиня и ее исполненные по обету фигурки. Я хочу устроить святилище в ее честь в этой пещере. Вы мне поможете?
Столь необычная история привела Софию в некоторое замешательство, но Розалия рассказала ее так трогательно и подкупающе искренне, что София согласилась.
– Разумеется. Давайте я зажгу эти пучки сосновых веток, и мы хорошенько осмотримся.
Девочки тем временем заснули прямо на стеганом одеяле.
