Все уверяли ее в том, что она ни на день не останется одна, поскольку долгие визиты среди владельцев плантаций были в порядке вещей. София вполне может рассчитывать на то, что сразу же по прибытии к ней кто-нибудь непременно пожалует в гости, да и сама она не преминет нанести кому-либо визит. София улыбнулась и ответила, что будет рада видеть своих новых подруг в «Лесной чаще», едва она обустроится там настолько, чтобы обеспечить им комфортное пребывание.
Женщины с готовностью приняли ее приглашение. Они наперебой забросали ее уверениями в том, что приедут погостить как можно скорее, мысленно прикидывая, кого из своих неженатых или овдовевших братьев и кузенов стоит взять с собой.
При этом Софии не давал покоя вопрос о том, как она доберется до «Лесной чащи». Не имея денег, сумеет ли проделать остаток пути от плантации де Болденов? Она даже стала подумывать о том, а не сможет ли кто-либо из ее новых знакомых в Вильямсбурге одолжить ей некоторую сумму, но потом решила, что не знает никого из них достаточно хорошо, чтобы обратиться с подобной просьбой. София никак не могла свыкнуться с тем, что ей не хватает денег, пусть даже временно. Положение, в котором она оказалась, угнетало ее чрезвычайно. Но каким-то образом она должна будет справиться. Дочь лорда Графтона не может просить милостыню.
Она заглянула в свою бухгалтерскую книжицу в сафьяновом переплете. Пока отец был жив, София неуклонно повиновалась установленному им правилу и заносила в нее свои расходы. Но при его жизни все ее расходы, столь послушно записываемые ею, не имели никакого смысла, потому что на все, чего только могла пожелать ее душа, деньги находились неизменно. А вот теперь цифры стали для нее источником тревоги и серьезного беспокойства, и она с испугом смотрела на то, сколь мало денег у нее оставалось. Девушка твердо пообещала себе, что, добравшись до «Лесной чащи» и заполучив в свое распоряжение необходимые ресурсы, она станет практиковать экономию и бережливость.
Открытые судебные заседания почти закончились, нынче вечером давали заключительный бал сезона, и Томасу уже не терпелось поскорее уехать. София со вздохом откинула крышку сундука, чтобы вынуть из него свое бальное платье, но вдруг обнаружила, что на самое дно служанка в Сассексе уложила тот самый ее наряд, в котором она присутствовала на своем первом в жизни балу. После ее представления в Сент-Джеймсском дворце в нем уменьшили размер обручей для юбки по сравнению с теми, что требовались для манто, и горничная сочла, что теперь оно идет Софии еще больше. Она достала платье из сундука и встряхнула его. Серебряные нити чуточку потускнели, но оно напомнило ей о первом бале и тех временах, когда она была счастлива. И вот, словно наперекор всему, что случилось с той поры, София решила, что наденет его сегодня вечером. А еще, как и тогда, она наденет жемчуга и серьги своей матери. Она, быть может, и оказалась в крайне стесненных обстоятельствах, но гордость не позволяла ей выдавать этого.
Присев перед зеркалом в украшенной кружевами сорочке, она принялась приводить в порядок волосы. Не имея в своем распоряжении горничной и будучи не в состоянии позволить себе парикмахера, она была обязана овладеть этим искусством самостоятельно. София надеялась, что, когда она покончит с этим, Венера окажется в пределах слышимости колокольчика, чтобы прийти и затянуть ей корсет, дабы она могла влезть в платье.
Она дала себе слово, что, добравшись до «Лесной чащи», первым делом наймет себе настоящую горничную. Все ее виргинские знакомые в качестве личных служанок использовали девушек-рабынь, умеющих шить, укладывать волосы и крахмалить чепчики, но она настоит на своем и возьмет к себе истую англичанку.
Повертев головой перед зеркалом, дабы оценить результаты своих трудов, София вздохнула. По иронии судьбы прическа ее выглядела очаровательно и очень шла ей. Хотя это не имело ни малейшего значения.
Глава десятая
Именинный бал
Октябрь 1754 года
В Вильямсбург пришла осень. Позднее октябрьское солнышко разбрызгивало позолоту по начавшим менять цвет листьям – красным, желтым и оранжевым, – но погода по-прежнему оставалась теплой. День выдался поистине замечательный и обещал мягкий вечер. На протяжении светлого времени суток улицы Вильямсбурга оставались необычайно пустынными, если не считать рабов, идущих по своим делам, слуг, доставляющих записочки и послания, да парикмахеров и их помощников, снующих из дома в дом, от одной семьи к другой со щипцами для завивки волос и коробками с пудрой и мушками. Все же остальные оставались у себя, выходя лишь к позднему завтраку, ожидали визита парикмахера и только потом начинали приготовления к главному событию сезона в Вильямсбурге – Именинному балу, ежегодному празднованию официального дня рождения короля.
Виргинцы хвастались тем, что Вильямсбург отмечает этот праздник с такой же помпой и пышностью, как и Лондон. Он также обозначал конец сезона открытых судебных и парламентских заседаний, когда полномочные представители виргинского самоуправления и члены губернаторского совета собирались вместе для обсуждения и решения насущных проблем. Впрочем, на этот период приходился и разгар общественной жизни. Проводившиеся два раза в год судебные и парламентские слушания были приурочены к окончанию сбора урожая табака осенью и завершению посевного сезона весной. И вот теперь, когда основные сезонные работы на плантациях закончились, плантаторы с семьями со всех концов колонии стали стекаться в Вильямсбург. Те, кто не имел в городе собственного особняка, останавливались у друзей или же снимали номера и комнаты в гостиницах, тавернах и прочих сдаваемых внаем жилых помещениях, пока они не наполнялись до отказа.
С наступлением сумерек на улицах появлялись рабы в ливреях; они зажигали факелы на пути к губернаторскому дворцу, из открытых окон которого уже доносились звуки настраиваемых музыкантами инструментов.
Все девушки Вильямсбурга прихорашивались перед зеркалом, вплетали в волосы ленты, пудрились и лелеяли надежды на романтические приключения грядущим вечером.
Как и во многих других семьях, в съемных апартаментах Фитцуильямов, расположенных над таверной, царил хаос. Все семь дочерей столпились перед одним зеркалом, препираясь из-за кружев, чулок, розеток и вееров и одновременно взывая к матери по поводу того, кто из них первым должен получить доступ к аксессуарам, ставшим яблоком раздора. Их отец вскоре отказался от попыток прочитать газету и покинул кресло, решив искать спасения вместе с остальными мужьями внизу. Мужчины собрались вокруг чаши с крепким пуншем в ожидании, когда женская половина их семейств даст им знать, что они готовы. Попивая пунш, мужчины качали головами и ворчали насчет того, как дорого нынче стало содержать дочерей. Наряды, оборки, тесьму, мишуру и прочие безделушки приходилось заказывать в Лондоне, и потому все это обходилось в небольшое состояние. Портнихи и парикмахеры в Вильямсбурге выставляли такие счета за свои услуги, что те тянули на еще одно состояние. И в довершение ко всему этот чертов учитель танцев из Италии, петушиной походкой впорхнувший в Вильямсбург, отчего стоимость сезона лишь увеличилась.
– Учитель танцев! – презрительно фыркнул мистер Фитцуильям. – Что такое танцы? Всего лишь две ноги да шаг туда или сюда. На это любой дурак способен. Вот в наши дни никаких учителей танцев и в помине не было! – Ответом ему стало всеобщее одобрительное ворчание.
