Заглушая гул голосов, в бальной зале играл оркестр, составленный из рабов. Меж гостей чинно выступали лакеи в ливреях, держа в руках подносы с пуншем, ликером, портвейном и мадерой. Чуть в стороне, у окна, заложив руки за спину, стоял полковник Вашингтон, делая вид, будто любуется английским садом и поздними розами, цветущими между аккуратно вымощенными кирпичом дорожками и рядами фонариков, развешанных среди деревьев. Но при этом своей большой ногой, зажатой в болезненно тесной туфле, он отбивал в такт музыке, краем глаза поглядывая на прекрасную незнакомку в голубом с серебром платье. Сейчас полковник высматривал кого-либо из знакомых, чтобы его представили девушке и он мог бы пригласить ее на танец.
Тут в бальную залу вошел молодой человек из портшеза, мгновенно заметил полковника, после чего с застывшей на губах улыбкой развернулся в сторону восторженных выкриков:
– Вы ищете нас, синьор Валентино? Мы здесь! – Дебелая миссис Фитцуильям, сияя улыбкой, в сопровождении оравы своих крупных незамужних дочек триумфально двинулась к учителю танцев, опередив остальных дам.
Стоявшие в противоположном конце комнаты мужчины презрительно закатили глаза. Их ничуть не интересовал колоритный новичок. Синьор Валентино являл собой экзотическую фигуру даже в обществе, не стесняющем себя ограничениями в одежде, где наряд красноречивее всяких слов говорил о состоятельности и общественном положении его обладателя. Так вот, они не были уверены в том, о чем говорил наряд итальянца. Он носил парчовые сюртуки, отороченные золотой нитью, не брезговал и атласными лентами, завязанными пышными экстравагантными бантами. Даже пряжки на его башмаках были крупнее и вычурнее тех, что обычно носили в колонии. Виргинские сквайры имели в услужении камердинеров-рабов и лакеев с плантаций, а вот синьор Валентино путешествовал в обществе слуг из родной страны. Его камердинер, Теобальдо, поддерживал безупречный внешний вид своего хозяина. В любое время дня и ночи волосы синьора Валентино были идеально уложены и напудрены, его нижнее белье и чулки поражали чистотой и свежестью, а на его башмаках не было и пылинки. Его манеры были очаровательными, поклоны – изящными, а поведение – почтительным, но при этом настолько решительным, что противоречить ему не осмеливался никто. Он брал понюшки ароматизированного нюхательного табака из украшенных эмалевыми узорами табакерок и щеголял носовым платком, на три четверти состоящим из кружев.
Даже музыкант синьор Франческо, аккомпанировавший учителю танцев в ходе его уроков, играл с фатовской и нарочитой жестикуляцией, что служило еще одним источником раздражения. Плантаторы оскорблялись, когда кто-либо полагал рабов-музыкантов Вильямсбурга хоть в чем-либо уступающими оркестрантам Европы. «Менуэт всегда остается менуэтом, где его ни играй!» – ворчали недовольные, втайне желая, чтобы синьор Валентино со своими жилетами, пряжками, камердинером, музыкантом и заоблачными счетами убрался к дьяволу.
Прибыв в конце августа на корабле из Генуи, высокий молодой человек, чьи проницательные черные глаза под темными бровями разительно контрастировали с безупречно напудренными волосами, снял комнаты в таверне, где представился учителем танцев, водящим близкое знакомство с высшими кругами английского общества. Он пообещал, что его ученики, как мальчики, так и девочки, обретут утонченные манеры и умение держать себя и изящную осанку, отличающую аристократическую молодежь Лондона.
Деревенские плантаторы, прибывшие на открытые судебные и парламентские слушания, вовсе не были уверены в том, что это настолько необходимо. Их дети и так были достаточно хороши. Но сопротивление мужской части было сломлено. Синьор Валентино очаровал дамское общество Вильямсбурга, которое, как и миссис Фитцуильям, прижало синьора Валентино к своей коллективной груди и сделало его своим другом. Открытые слушания давали молодым людям возможность встретиться и пообщаться друг с другом, прежде чем им предстояло вернуться на свои уединенные и удаленные семейные плантации. Подобно молодым людям на всех широтах, они любили балы и потому всей душой приветствовали шанс пофлиртовать, добиться чьего-либо расположения и похвастать своими английскими нарядами. Колониальные же матери не намеревались упустить возможность добиться еще большего совершенства в том, что касалось их детей, достигших брачного возраста. Даже дурнушка способна выглядеть привлекательно в вечернем платье при свете свечей, но если она намерена заполучить себе супруга, то не может сидеть у стены как последняя дурочка. Она должна уметь танцевать. И Господь свидетель, их буйным сыновьям не помешает обрести некоторый лоск. Ответом на все эти запросы могли бы стать уроки танцев, а значит, дети будут брать их – и точка.
Что до женщин, то слухи о синьоре Валентино ходили самые благоприятные. Очевидно, у синьора Валентино имелось рекомендательное письмо королевского постельничего, в коем подтверждалась его репутация человека утонченного и обладающего высокими моральными принципами, пользующегося заслуженным уважением в Лондоне и являющего собой образец для подражания в том, что касалось наставления детей знати в социальных искусствах. Однако многие отцы отнеслись к учителю танцев с большим предубеждением, заявляя, что итальянец – пораженный болезнью распутник, дебошир и вольнодумец, подыскивающий себе богатенькую виргинскую женушку. Они клятвенно уверяли, что их не удастся уговорить на еще бóльшие расходы, которых требовали уроки танцев, после всех кружев, платьев, туфелек, шляпок, перчаток, вееров и безделушек, заказанных в Лондоне. Впрочем, в конце концов большинство из них не мытьем, так катаньем удалось уговорить дать свое согласие, и стараниями своих матерей молодые люди Вильямсбурга стройными рядами стали записываться в ученики.
Синьор Валентино оказался требовательным учителем, и его подопечные демонстрировали замечательные успехи. В том, что касалось этикета и манеры вести себя в бальной зале, он был неумолим. Даже пожилые матроны, сидевшие поодаль у стены, превозносили до небес элегантные манеры и образцовое поведение синьора Валентино. Вместо того чтобы демонстрировать признаки распущенности, в чем его обвиняли, он являл собой пример осмотрительности и вежливости. Он никогда не напивался и не натыкался на мебель, не плевал на пол и не забывался каким-либо иным образом. На его жилете не оставалось пятен после ужина. В присутствии дам он не употреблял нюхательный табак. Лицо его не было обезображено оспой. Он целовал воздух над руками замужних дам, но даже самые остроглазые и бдительные дуэньи не могли усмотреть ничего предосудительного в его поведении с вверенными его попечению девушками. Он не имел фавориток и был безупречно корректен, даже строг с молодыми леди, несмотря на все их попытки затеять с ним флирт.
Но более всего привлекало в нем пожилых леди то внимание, которое он уделял им на балах. Невзирая на возраст, каждая дама в зале мечтала потанцевать с синьором Валентино. Он никогда не путал нужные па, прекрасно чувствовал ритм, не кренился пьяно в неверную сторону, никогда не наступал на оборки платьев или на ноги. К вящему сожалению молодых замужних женщин или одиноких девушек, которые втайне вздыхали и тщетно домогались возможности потанцевать на людях с синьором Валентино, учитель танцев неизменно выбирал себе партнерш из числа пожилых матрон, чьи мужья уже покинули этот мир или же были заняты за игорными столами. К их восторгу, дамы, не ступавшие на танцпол вот уже много лет, обнаруживали себя кружащимися в танце с мужчиной, который заставлял их вновь почувствовать себя молодыми и желанными. И поскольку синьор Валентино ограничивал свое внимание исключительно особами преклонного возраста, ему удавалось избегать скандалов. Ни один вспыльчивый супруг молодой красавицы-жены или страдающий от неразделенной любви обожатель даже не подумал бы оскорбиться на оказываемые им знаки внимания, равно как и не вызвал бы его на дуэль.
