Выказав ему полное одобрение, дамы, задававшие тон в обществе Вильямсбурга, позаботились и о том, чтобы синьора Валентино приглашали повсюду. Итальянских учителей танцев, решительно заявили они своим мужьям, принимают в высшем обществе Лондона, это стало последним писком моды! В конце концов, он же не какой-то там француз!
И миссис Фитцуильям говорила от лица всех, когда воскликнула:
– О нет! Будь он французом, с ним никто не пожелал бы иметь дела. Мистер Фитцуильям говорит, что, помимо того, чтобы выдать дочек замуж, он мечтает только об одном – пристрелить какого-нибудь француза!
Сегодня вечером синьор Валентино раскланивался с другими дамами, которые присоединились к толпе, окружившей его и состоявшей поначалу лишь из миссис Фитцуильям и ее дочерей. После того как он отвесил каждой из них по экстравагантному комплименту, музыканты, к его невероятному облегчению, заиграли менуэт. Губернатор и леди Рейчел направились к центру комнаты, чтобы открыть бал, и гости стали приглашать друг друга на первый танец. Синьор Валентино поклонился, элегантно взмахнув своим кружевным платочком, протянул руку семидесятидвухлетней Гранни
[5] Бурвелл и попросил ее оказать ему честь. Та с восторгом приняла его предложение и заковыляла рядом так, что ленты на ее вдовьем чепце разлетелись в разные стороны, воскликнув:
– Мы еще покажем молодежи, как это делается!
По мере того как один танец сменялся другим, в бальной зале становилось все жарче, несмотря на то что французские окна, выходящие в сад, были распахнуты настежь. Под канделябрами сидели и беззаботно болтали пожилые матроны, потягивая пунш и малиновый сок с ромом и при этом внимательно поглядывая на партнеров своих дочек. Через несколько дней они вернутся домой, где просидят взаперти всю зиму, и снова встретятся лишь будущей весной, на открытии очередных судебных и парламентских слушаний.
Матроны беседовали о желтеющих листьях, заметив, что их цвета еще никогда не были столь красивыми. Они сошлись на том, что по утрам в последнее время в воздухе уже вовсю ощущается осенняя прохлада. Время от времени в разговоре возникала пауза. Над их последними посиделками в сезоне неизменно нависала тень тоски и меланхолии. Каждый год возраст и болезни уносили кого-либо из их числа, к тому же все они зависели от табака, а их мужья стали активнее жаловаться на то, что тот уже не приносит таких прибылей, как раньше. Инспекторы, выдающие сертификаты на табак, были сплошь негодяями, уверяющими, что все бóльшая часть табака оказывается ненадлежащего качества, хотя в действительности это было не так, и даже сжигали его на складах, чтобы не допустить транспортировки. Не следовало забывать и о том, что свою долю от продажной стоимости спешили урвать шкиперы и страховщики, а лондонские торговцы выставляли поистине заоблачные счета столичным агентам плантаторов, что вело к появлению долгов, оплата которых откладывалась до следующего урожая. Поскольку же виргинские плантаторы заказывали из Англии все, начиная от оборудования для ферм, кирпичей и мебели и заканчивая семенами, одеждой и экипажами, то эти долги угрожающе росли. Некоторые землевладельцы испытывали финансовые трудности или вовсе разорились из-за долгов, накапливающихся по мере того, как падали их доходы. Иные уже были ввергнуты в нищету; в результате один из весьма заметных колонистов даже покончил с собой. В довершение ко всему, помимо финансовых проблем, колонисты пребывали в постоянном страхе перед восстанием рабов, в ходе которого сами они и члены их семей были бы неминуемо убиты, а их дома сожжены. Нет, беспокойство не оставляло даже дам.
Но, вознамерившись сполна насладиться своим последним совместным вечером, женщины старательно гнали от себя грустные мысли. Наблюдая за танцорами, матроны рассуждали о вероятных союзах между молодыми людьми. В завершающий день сезона нередко заключались и во всеуслышание объявлялись помолвки и обручения.
В ожидании услышать, подтвердились ли их прогнозы, дамам было что сказать по поводу молодого поколения. Они вовсю осуждали упадок нравов, отсутствие должных манер и поведение нынешних молодых людей, которое столь разительно отличалось от принятого в их времена. Они обменивались последними сплетнями о том, какие горячие головы из почтенных семейств дрались на дуэли из-за какой-нибудь юной красотки, и спорили, уж не сама ли дерзкая шалунья подтолкнула их к этому. Они прикидывали, сколько акров земли унаследует тот или иной молодой человек, обсуждали особенности чьей-либо родословной, решали, кому из вдовцов требовалась приемная мать для его детей и какая девушка должна согласиться на брак с ним, поскольку ей уже вот-вот исполнится двадцать и она превратится в старую деву. Они считали, сколько денег или рабов получит в качестве приданого некая девица, обдумывали, получится ли из того или иного молодого человека достойный супруг, станет ли какая-либо девушка умелой хозяйкой плантации и способна ли она произвести на свет здоровое потомство.
Принимая живейшее участие в общем разговоре, миссис Фитцуильям старалась одновременно не выпускать из виду собственных дочерей и их партнеров, отплясывающих бодрую аллеманду. Она улыбнулась своей четырнадцатилетней Миллисенте, кружащейся рядом с одним из молодых Картеров, который пытался украдкой поцеловать ее. Что это, будущий союз? Пожалуй, в четырнадцать лет все-таки рановато выходить замуж, но если это будет Картер, то она не станет вставать на пути у Милли. Но миссис Фитцуильям тут же нахмурилась, глядя на шестнадцатилетнюю Нэнси, которая танцевала с полковником Вашингтоном и с чрезмерным обожанием, как показалось матери, улыбалась ему. Герой он там или нет, но у молодого полковника не было ни гроша за душой, не говоря уже о достойной упоминания собственности, включая заброшенное поместье на Потомаке, арендованное им у вдовы его покойного брата. Не имелось у Вашингтона и рабов, чтобы работать на нем. Учитывая наличие стольких сестер, приданое самой Нэнси едва ли окажется достаточно значительным, чтобы изменить положение. Так что для Нэнси будет лучше, если она устремит свой взор в другую сторону. Поймав взгляд дочери, миссис Фитцуильям едва заметно покачала головой.
Но тут подруга, миссис Рэндольф, больно пихнула ее под ребра.
– А вот и синьор Валентино! – судорожно помахивая веером, прошептала миссис Рэндольф. – Надеюсь, он не забыл, что сейчас моя очередь.
Синьор Валентино подвел запыхавшуюся Гранни Бурвелл обратно к ее месту, отвесил ей изящный поклон и предложил руку миссис Рэндольф, которая тут же поднялась, сияя от облегчения, и с торжествующей улыбкой удалилась, провожаемая завистливыми взглядами поверх вееров.
Становясь вместе с миссис Рэндольф в шеренгу танцоров, синьор Валентино прижал кружевной платочек к вспотевшему лбу. Казалось, сюда, в эту душную бальную залу, набились все до единой дамы Вильямсбурга, и из-за их жестких юбок двигаться на танцполе было исключительно сложно, а выскользнуть за его пределы так и вовсе невозможно, поскольку те, кто не принимал участия в танце, обступили его со всех сторон, дабы поглазеть на элегантное кружение учителя вместе с его очередной счастливой партнершей. С тех пор как начались танцы, он едва успевал перевести дух.
