Уже за городом из-за дерева вдруг выскочил какой-то мужчина, размахивая мушкетом.
– Стойте!
Лошадь под Анри испуганно попятилась и встала на дыбы. Пока Анри пытался вытащить из ножен свой охотничий нож, у него с головы слетела шляпа. Он, не сдержавшись, выругался. Но тут мужчина опустил мушкет, и Анри узнал одного из тех несчастных, которые носили портшезы по Вильямсбургу.
– Идиот! Совсем спятил? – накинулся на него Анри, но все-таки полез в кошель и швырнул грабителю-оборванцу несколько мелких монет. – А теперь прочь с дороги!
Но тут из тени деревьев выскользнул какой-то мальчишка.
– Простите нас, ваша милость, – сказал он и бросился подбирать монеты, а потом и шляпу Анри. – Только не бейте отца, прошу вас. Мы слышали, как в таверне говорили о вас, уверяя, что никакие вы не итальянцы. Они говорили, что если арестуют вас и окажется, что вы французы, то они вас повесят. Поэтому отец и следил за вами, думая, что вы непременно уедете. Пожалуйста, не убивайте нас, ваша милость, а возьмите с собой. Наши хозяева очень жестокие, мой брат болен, и они избивают нас почем зря.
Рядом с ним возникла еще одна тень, поменьше, и тоже взмолилась жалобным голосом:
– Пожалуйста…
Несостоявшийся грабитель обнял обоих мальчишек за плечи, и все трое застыли у лошадей на пути, загораживая узкую дорогу.
– Мы не будем обузой, сэр, и готовы взяться за любую работу. Я могу подковать лошадей. Вам понадобится кузнец, куда бы вы ни направились. Возьмите нас с собой или убейте на месте. Наш кабальный договор – сущий ад, а если нас поймают, то нам вообще житья не станет. Я украл мушкет своего хозяина, и если вы не возьмете нас с собой, то сначала я убью мальчиков, а потом застрелюсь сам.
– Дети! Это невозможно, – сердито бросил Тьерри.
– Прошу вас, ваша милость, отец пытался остановить хозяина, когда тот начал избивать нас, – храбро заговорил тоненьким голоском младший из мальчишек, – но судьи назвали его бунтовщиком и увеличили наш срок до десяти лет. Это убьет сначала нас, а потом и отца. Пожалуйста, сэр. – Мальчик был очень худ, и зубы его выбивали дробь.
Анри яростно выругался, понимая, что перед ним встала неразрешимая дилемма. Он не мог оставить их здесь, чтобы они указали милиции, в какую сторону направились беглецы, но и просто взять и убить этих троих жалких представителей рода человеческого у него тоже не поднималась рука. Им придется взять этих несчастных с собой, пока он не сможет оставить их там, где они сами о себе позаботятся. Анри приказал мужчине сесть на одну из вьючных лошадей, а затем, наклонившись, подхватил младшего мальчишку и посадил на седло перед собой. После этого он распорядился, чтобы Франсуа посадил позади себя второго, и тот неохотно подчинился. Заметив, что малыш дрожит от холода, Анри укутал его полой своего плаща, и они двинулись дальше, слыша за собой гневные проклятья Тьерри.
Они ехали медленно, пригнув головы и пряча лица от пронизывающего ветра. Дорога была изрыта замерзшими колеями, отчего лошади ступали очень осторожно. Спустя десять дней тяжелого пути они угодили в снежную бурю и сбились с дороги. Вынужденные остановиться, путники попытались разбить лагерь, чтобы переждать плохую погоду, и даже сумели соорудить некое подобие укрытия и развести огонь, но неминуемо погибли бы от голода, если бы из снежной круговерти не вынырнули четверо индейцев чероки и гугенот-толмач с бегающими глазками. Пытаясь расспросить их о том, в какую сторону им следует идти, Анри узнал, что они направляются в Вильямсбург, чтобы забрать его рапорт.
Толмач пришел в бешенство и пожелал узнать, почему французы двинулись в путь самостоятельно, ведь это следовало сделать индейцам, которым посулили ружья и ром, если они доставят бумаги Анри по назначению. Тот в ответ гневно заявил, что никаких бумаг у него нет и что он вместе со своими двумя товарищами заучил рапорт наизусть, чтобы передать добытые сведения лично. А этот человек, который идет с ними, Руфус, он кузнец и нужен им для того, чтобы подковать лошадей. Двое же его сыновей были слугами.
Индейцы выслушали всю эту перепалку во враждебном молчании. Им никто и ничего не говорил насчет того, что они должны привести с собой кого-либо еще, кроме толмача. Но Анри пообещал, что командующий французским гарнизоном даст им в награду еще ружей и одеял сверх оговоренного, да присовокупит бочонок бренди за хлопоты. Толмач перевел эти посулы чероки, а после короткого разговора, в ходе которого воины выразили свое неудовольствие, пожал плечами и кисло сказал, что они согласны.
Индейцы заставили отряд Анри двигаться ускоренным маршем по занесенной снегом местности. Дорога запетляла меж горных склонов, поросших редкими деревьями, которые грозными силуэтами выделялись на фоне свинцового неба. Анри и его спутники оказались совершенно не приспособлены к жизни под открытым небом в такую погоду, когда приходилось ехать верхом в стужу и слякоть, в промокшей одежде, и ночевать на голой земле. Вскоре они заболели, у всех началась лихорадка, сопровождавшаяся кашлем. В висках стучало, все тело ломило, дышать было тяжело, а из-за воспаленного горла они не могли глотать. Однако Анри, которого била дрожь, пытался подбодрить Тьерри, скорчившегося в седле и заходящегося хриплым кашлем. Руфус, сжигаемый лихорадкой, закутал сыновей в одеяло и поддерживал их, чтобы они не свалились со спотыкающейся вьючной лошади. Низко нависшая над дорогой ветка выбила Франсуа из седла, а сил, чтобы подняться, у него уже не осталось. Анри приказал толмачу остановиться, заявив, что мертвые они не принесут никакой пользы ни французам, ни индейцам. Они должны сделать привал, согреться и набраться сил.
Индейцы, в свою очередь, потребовали бросить Франсуа и Драмхеллеров, заявив, что те слишком ослабли и все равно вскоре погибнут. Анри в глубине души полагал, что индейцы правы. Драмхеллеры и впрямь выглядели так, словно стояли одной ногой в могиле, но тем не менее отказался бросить их и Франсуа. Анри настаивал на том, что он, Франсуа и Тьерри запомнили разные сведения, которые лишь дополняют друг друга. Между толмачом и индейцами разгорелся очередной спор на смеси французского и языка чероки. Судя по всему, индейцы предлагали вырвать у них нужные сведения под пыткой, но ушлый толмач, рассчитывавший получить собственное вознаграждение от командующего гарнизоном, хотел сохранить им жизнь.
После продолжительных и жарких препирательств с толмачом, в ходе которых последний заявил, что живые бледнолицые принесут им больше ружей, нежели мертвые, чероки согласились устроить привал и разбить лагерь. Они принялись сооружать тесную хибарку без окон, именуемую «зимним домом». Весь отряд набился внутрь, люди прижались друг к другу, чтобы согреться, и укрылись шкурами бизонов, дрожа в лихорадке и задыхаясь в дыму костра. А погода снаружи оставалась неизменной: шел снег, подмораживало, потом наступала короткая оттепель, после которой вновь ударял мороз. День и ночь стали неразличимыми, превратившись в сплошной сгусток боли. Драмхеллеры и французы, сжигаемые лихорадкой, лежали внутри шалаша, потеряв счет времени. Они тупо жевали полоски твердого как камень сушеного мяса, сосали снег и кашляли, кашляли, кашляли.
