Так проходили дни, и вскоре я поняла, что смогу уехать отсюда лишь с началом очередной сессии открытых судебных и парламентских слушаний. К тому времени я уже знала, что «Лесная чаща» лежит к юго-западу, а Томас поедет на северо-восток, к Вильямсбургу. Состояние Анны не претерпело никаких изменений, Томас не позволял мне нарушать ее отдых, а сам он неизменно отсутствовал с завтрака до ужина, что стало для меня настоящим благословением. Я сидела у камина в своей комнате и читала или шила, ожидая окончания зимы, чтобы уехать. Стряпчие вручили мне купчую на мою собственность и карту, на которой было обозначено ее местоположение, полагая, что я передам их Томасу на сохранение, но я, разумеется, не совершила подобной глупости. Поначалу я надеялась, что у Томаса окажутся соседи и кто-нибудь из них поможет мне, но мы находимся в такой глуши, что никаких соседей здесь нет и в помине. Даже местную милицию приходится собирать издалека, и, что вообще крайне необычно для Вирджинии, у нас не было других визитеров, кроме двух мужчин, прибывших с Томасом.
После Рождества наступила оттепель, и Томас заявил, что ему надо отлучиться по делам и что он будет отсутствовать две недели. Я вновь предложила ему взять на себя заботу об Анне. Он согласился, но при условии, что я стану давать ей лекарство. Все упиралось именно в ее лекарство. Он несколько раз повторил мне, сколько именно столовых ложек его следует разбавлять водой утром и вечером, когда ей подавали чай. Я пообещала ему в точности выполнять его указания. Есть же она – в тех случаях, когда вообще соглашалась принять пищу, – должна была только особую жидкую кашу, которую варила для нее кухарка.
– Софи, это лекарство… вы давали ей его? – резким голосом осведомился Анри.
– Я пыталась, но она отказалась принимать его. На следующее утро после отъезда Томаса я поднялась с подносом для чая в комнату Анны и отпустила рабыню, разжигавшую камин, сказав, что сама позабочусь о хозяйке.
Раздвинув занавески, я обнаружила, что спальня выглядит убогой и буквально утопает в грязи. Полог и постельное белье, некогда отличного набивного ситца, оказались еще грязнее и обтрепаннее, чем в моей спальне, одна ножка у кровати была сломана, а вместо нее подставлен бочонок. Больная посмотрела на поднос, а потом взглянула мне в глаза, когда я помогла ей сесть, подложив под спину подушки. Прижав исхудалую руку к моей щеке, она прошептала:
– Мисс Графтон, у вас доброе лицо. Не давайте мне пока лекарство. Позвольте мне сначала выпить чаю.
Я испугалась, не зная, что будет, если она пропустит прием лекарства, но выполнила ее просьбу. Она слабо улыбнулась и похлопала рукой по постели, предлагая мне присесть. Я помогла ей выпить капельку чая и съесть пару ложек каши, прежде чем она вновь откинулась на подушки. Она выглядела исхудавшей и хрупкой, но когда-то, несомненно, была настоящей красавицей.
Она попросила меня почитать ей вслух, заявив, что давно уже не имела удовольствия послушать свои любимые псалмы. Рядом с нею, на ночном столике, лежала Библия, и я стала читать ей, пока больная мелкими глотками потягивала чай, полагая, что вскоре она уснет. Но, подняв голову, я увидела, что сна у нее нет ни в одном глазу и что она пристально смотрит на огонь, потрескивающий в камине.
– Выпейте лекарство с тем чаем, что у вас еще остался, – сказала я и подняла склянку со снадобьем, но она отвела мою руку и прошептала:
– Нет! От него меня клонит в сон. Я все время сплю, а когда бодрствую, то становлюсь все слабее и слабее. За исключением вот этой жидкой каши, которую мне дают время от времени, я больше ничего не могу есть. Все время сплю. Томас… лекарство… он настаивает, что оно мне нужно… но…
Она выглядела бледной, болезненной и исхудавшей, ничуть не лучше любого попрошайки на улицах Лондона, но жидкая каша, которой чуть ли не силой кормил ее Томас, была бесцветной и отвратительной на вид. Мне показалось странным, что Томас не сумел обеспечить ей должный уход, но потом я решила, что это случилось только потому, что мужчины не понимают, как следует ухаживать за больными. Вспомнив, как ухаживала наша экономка за отцом, когда он болел, я стала готовить ей еду сама, принося молочные гренки, бульон и сладкий крем из яиц и молока, и ей стало лучше, хотя она по-прежнему отказывалась принимать свое лекарство.
По просьбе Анны я читала ей псалмы, а потом сидела со своей рабочей корзинкой, пока она спала. Когда же Анна просыпалась, мы разговаривали и она расспрашивала меня о том, кто я такая и как оказалась в Вирджинии. Я рассказывала ей о моем отце, о том, что в детстве он дружил с Томасом, о своей прежней беспечальной жизни в Англии, когда я не знала ни забот, ни хлопот. Анна любила и умела слушать. У меня сложилось впечатление, что она идет на поправку, и ее прогресс показался мне поистине удивительным.
– И вы надеялись, что Томас скажет вам за это «спасибо»? – хрипло рассмеялся Анри.
– Ну конечно! И потому я взяла на себя смелость заявить его старшему надсмотрщику, Макленду, что принимаю на себя обязанности хозяйки и что с этого момента домашние рабы – молодая горничная Венера, женщина средних лет по имени Саския, выполнявшая, судя по всему, обязанности экономки и кухарки, ее сын Кулли, прислуживавший за столом, и Сент-Питер, несчастный кучер, – останутся в доме и будут выполнять мои распоряжения. Но надсмотрщик, от которого разило спиртным, лишь ухмыльнулся в ответ и заявил: «Вы еще не хозяйка, и если я прикажу им отправиться в поле, то там они и будут работать». Но я напустила на себя высокомерный и неприступный вид и предостерегла его, что Томас непременно накажет его, если я пожалуюсь. Он поверил и угрюмо произнес, что я могу поступать так, как мне заблагорассудится.
Я испытала облегчение, когда у меня появилось хоть какое-то полезное занятие, и стала ухаживать за Анной, а домашние рабы были только рады избавиться от полевых работ. Я же велела им заняться уборкой, вымыть и натереть полы, выбить ковры, проветрить постельное белье и привести в порядок кладовую. Они принялись ворчать и даже выказали неповиновение, насколько у них достало смелости, но, вместо того чтобы пригрозить поркой, я пообещала им цыпленка на ужин и стакан рома, если все будет сделано хорошо. После этого они проявили куда больше усердия, и мне стало казаться, что если я помогу Анне выздороветь и приведу в порядок дом, то смогу с чистой совестью уехать отсюда в «Лесную чащу». К Анне же я мало-помалу прониклась искренней симпатией.
Однажды она захотела немного пройтись. Я позвала Венеру, чтобы та поддержала ее. Мы втроем прогулялись по коридору и обратно, но тут Анна рукой вдруг случайно коснулась живота Венеры, скрытого под бесформенным платьем, и догадалась, что та беременна. Она гневно пожелала узнать, уж не Томас ли отец ее ребенка. Венера перепугалась и кивнула: «Миссус, я не хотела, чтобы он это делал!»
В голосе Анны появились жесткие нотки, которых я не замечала раньше. «Шлюха! – вскрикнула она. – Ты нарочно соблазнила его! Вот как ты меня отблагодарила за то, что я оберегала тебя, когда ты была ребенком. В противном случае он бы к тебе и не прикоснулся. Следовало бы выпороть тебя до потери сознания. Оставь нас!»
