Это было грубо, несправедливо и ужасно. И когда я помогала Анне улечься в постель, она, должно быть, прочла по моему лицу, что я об этом думаю, и проворчала, что рабыни – блудницы, все как одна, а мужчины – они и есть мужчины. Дескать, что с них возьмешь. Девушки сами виноваты, что забеременели от Томаса. Обычно он продавал детей еще до того, как им исполнялось шесть лет, и оставлял некоторых из них, если они были очень красивыми. Ей было мучительно видеть малышей, очень похожих на Томаса, и, будь на то ее воля, их бы продавали намного раньше. Однако мужья, как правило, не обращают внимания на чувства каких-то там жен. Сын Саскии, Кулли, был как раз из таких, но его не продали до сих пор только потому, что он хромал и не годился для работы в поле, и сейчас обучается прислуживать за столом. Домашние рабы-мулаты пользовались большим спросом, и Кулли может принести много денег, когда придет его время. Она говорила с обреченностью преданной жены, но в голосе ее не было и следа того негодования, которое должен испытывать добрый христианин. И это женщина, долгими часами слушавшая псалмы!
Видя, что я потрясена до глубины души, Анна лишь пожала плечами, заметив, что в Вирджинии так принято и что рабы являют собой ценную собственность, подобно хорошей лошади. Она привела с собой многих рабов в качестве приданого, включая четырехлетнюю Венеру, которую совсем недавно отняли от груди и разлучили с матерью. «А как еще мы могли бы содержать свои плантации, если бы не рабы? – вопрошала она. – Негры по природе своей свирепы, злонравны и рождены для того, чтобы служить белым хозяевам». Анна уверяла меня в том, что исполнила свой долг, обратив их в христианство, и пояснила, что они должны покорно нести свой крест служения, возложенный на них Господом. По воскресеньям она даже читала им Библию.
Ох, Анри, рабство превращает белых хозяев в чудовищ и лицемеров, извращающих христианские верования. Со стыдом должна признаться, что никогда всерьез не задумывалась об этом, по крайней мере, применительно к себе самой или «Лесной чаще». А еще я боюсь, что мистер Баркер купил рабов и для моей плантации. Я не желаю превратиться в одного из таких монстров и потому должна освободить их.
– Это делает вам честь, Софи, однако кто будет выращивать ваш табак? Вам предстоит нелегкий выбор.
– Но я не могу допустить, чтобы все оставалось по-прежнему. Моя крестная мать верила, что все, кто занимается работорговлей, попадут в ад. Признаться, я не понимала этого до тех пор, пока не попала в Вирджинию, – с горечью произнесла София.
– После того как вы столь заботливо ухаживали за Анной, выказал ли Томас вам свою благодарность? – спросил Анри. После сытного завтрака его неудержимо клонило в сон и он с трудом держался, чтобы и дальше обсуждать проблемы Софии. Он закрыл глаза.
– Сейчас я расскажу вам о его благодарности. На следующий день Томас прибыл вместе с двумя грубыми людьми, один из которых был явно болен. Томас кликнул Кулли и приказал ему отвести мужчин в спальню наверху, после чего прямиком отправился в комнату Анны. В бешенстве выскочив оттуда, он пожелал узнать, почему я ослушалась его приказа насчет лекарства. Я принялась уверять его, что жене его стало намного лучше именно оттого, что она перестала принимать его. Он побагровел от ярости, и я уже решила, что он или ударит меня, или с ним случится апоплексический удар. Затем он грязно выругался и заявил, что Анна сейчас же примет дозу, достаточно большую для того, чтобы компенсировать недостачу. Он вновь бегом поднялся к ней в комнату, и до меня донесся слабый вскрик, а потом все стихло. Когда же Томас вышел оттуда, то запер ее дверь и спрятал ключ в карман. После этого я Анну больше не видела.
От Саскии я узнала, что Томас очень много задолжал тем людям, которых привез домой. Рабы заподозрили, что это работорговцы, и испугались, что Томас намерен продать кого-либо из них, чтобы погасить долг. Но Саскию охватил настоящий ужас, поскольку она всегда страшилась того, что Кулли будет продан, и думала, что только хромота спасает его от подобной участи. Впрочем, их страхи оказались безосновательными, пусть и на время, потому что тому из мужчин, который был болен, стало намного хуже. Раз или два я приносила ему миску с кашей, жалея, что не могу отравить его, вместо того чтобы кормить с ложечки, но потом я сказала себе, что вопросы жизни и смерти следует оставить Господу. Глаза мужчины покраснели, он дрожал всем телом и жаловался на жар и боль в руках и ногах, что дало мне повод с удовлетворением заключить, что Господь наверняка заставил его страдать за все то зло, что он сеет вокруг. Второй же мужчина, оставшийся здоровым, зорко следил за Томасом, словно ястреб, и не отходил от него ни на шаг.
Кулли было сказано отнести еду больному, и, вернувшись, мальчик сообщил, что тот покрылся красными пятнами. Я испугалась, что это оспа, но Томас отмахнулся от моих страхов, заявив, что речь идет о кори, которой как раз болели дети его гостя, когда он уезжал от них. Но потом он пробормотал себе под нос, что лучше бы болезнь и впрямь оказалась оспой и тогда бы они умерли от нее.
Не знаю, что стало тому причиной – то ли Анна заразилась корью, то ли ее подорванное здоровье дало о себе знать, – но через две недели после возвращения Томаса она умерла. Ее похоронили сразу за фруктовым садом безо всяких церемоний и даже не позвали священника. Присутствовали лишь Томас да два раба, которые и выкопали могилу. Я держалась поодаль, а потом прочла заупокойную молитву на ее могиле.
Анри широко распахнул глаза.
– Софи, этот ваш Томас – настоящий убийца. Он отравил свою жену.
– Да, теперь и я так думаю. А когда я вернулась в свою комнату, то обнаружила, что кожаный мешочек с купчей и картой пропал. Я сразу поняла, что это Томас забрал его, и очень испугалась. И если раньше я только подумывала об отъезде, то теперь хочу уехать отсюда как можно скорее, но сначала я должна отыскать карту и какое-нибудь средство передвижения.
На той же неделе Томас вернулся в приподнятом расположении духа: несколько его рабынь родили детей. Обычно он пребывал в дурном и раздражительном настроении из-за двух своих визитеров, и я решила воспользоваться представившейся возможностью, пока он подкреплялся стаканчиком рома в своей захламленной берлоге, которую именовал библиотекой. Подойдя к дверям кабинета, я с коварным лицемерием поздравила его с увеличением числа рабов, а потом улыбнулась и добавила, что очень хочу взглянуть на свою собственность. «В этом нет нужды», – отозвался он и пояснил, что, дескать, я все равно не смогу унаследовать ее до тех пор, пока мне не сравняется двадцать один год. То есть ждать придется еще около года. Разве что, добавил он с кривой ухмылкой, я выйду замуж раньше. Болден признался, что купчая и прочие бумаги у него и что он самовольно забрал их из моей комнаты, дабы поместить в надежное место. «Надо сберечь их любой ценой, сами понимаете, – сказал Томас, – а здесь нам приходится постоянно помнить об опасности пожара. Черные дьяволы сожгут нас живьем, стоит мне хоть на минуту ослабить хватку».
Я вздохнула, прикинулась полной дурочкой и сделала большие глаза, вот такие. Анри, просыпайтесь же и слушайте. Я сказала, что попыталась прочесть бумаги сама, но они показались мне чересчур длинными. Кроме того, я решительно ничего не смогла понять из купчей, а карта так и вовсе стала для меня тайной за семью печатями. Интересно, где бы я могла научиться читать карты Вирджинии? Там все так сложно! Не мог бы он помочь мне разобраться?
