– Фу! Какая гадость! Это то, что здесь называется скунсом?
– Это не скунс, – возразила Саския. – Разве что мертвый.
– И размером с бизона, – подхватил Анри.
София прижала к носу скомканный кружевной платочек и пожалела о том, что у нее нет лавандовой воды.
Возможно, запах исходил от разлагающегося в воде трупа: кто-нибудь мог попасть в ловушку и угодить в случайную заводь, образованную кое-где упавшими деревьями или камнями, но, спустившись к реке, они ничего не обнаружили.
– Что бы это ни было, пахнет оно просто ужасно, – прикрыв лицо носовым платком, сказала София. – Давайте ускорим шаг, чтобы побыстрее уйти отсюда.
Но их попытка потерпела неудачу. Чем быстрее они шли, тем сильнее становился приторный, жуткий и сладковатый запах.
Венера уткнулась носом в плечо Сету и пробормотала:
– Фуууу! Что это так сильно воняет?
– Смотри, – сказал Сет, показывая куда-то вверх. Впереди над деревьями кружили канюки. – Что бы это ни было, мы уже совсем скоро увидим.
И действительно, спустя несколько минут они вышли на небольшую поляну, образовавшуюся в том месте, где тропа вновь становилась ровной и через нее в реку сбегал ручей. Хижина, одной стороной примыкавшая к берегу, даже не походила на человеческое жилье; скорее уж она являла собой кое-как срубленное из бревен продолжение звериной норы, но у нее имелась сложенная из камней дымовая труба, окно, затянутое промасленной бумагой, и дверь из грубо распиленных досок, стоявшая распахнутой настежь. Позади хижины простиралось поле, на котором все еще торчали пеньки деревьев и виднелись остатки сожженного урожая зерна. И повсюду сидели огромные черные стервятники. Тишина стояла мертвая, нарушаемая лишь жужжанием мух да хлопаньем птичьих крыльев.
В грязи лежали туши двух мертвых коров и теленка. Головы коров были расколоты, а туши вздулись на жаре и буквально кишели мухами. Канюки вырывали клювами куски плоти, и, судя по состоянию коров и нескольким белым костям, проглядывающим из-под полчищ мух, трапеза эта продолжалась уже довольно долго. Чуть дальше, на берегу ручья, наполовину погруженные в воду, виднелись какие-то холмики, черные от мух, из которых торчали копыта на концах неподвижных, окоченевших ног. Это были мулы, два или три, точнее сказать было трудно, поскольку туши животных разбухли и лопнули и вокруг них толпились стервятники, вырывая куски мяса.
Анри и Тьерри, уткнув носы в сгибы локтей, направились к еще одной куче, покрытой мухами и лежавшей на некотором удалении от хижины. Она была окружена несколькими стервятниками, с жадностью расклевывавшими ее. Приближение людей вспугнуло их, и они, хлопая крыльями, отлетели чуть в сторону, разразившись сердитыми криками. У кучи оказались потрепанные штаны и заплатанные башмаки, повернутые носками внутрь. В руках трупа была мотыга – оружие, которым он, наверное, отбивался.
На месте головы красовался голый череп с пустыми глазницами, и лишь на полоске кожи, уцелевшей у его основания, еще оставалось несколько волосков. Стервятники потрудились на славу, просовывая клювы внутрь черепа, чтобы добраться до мозга.
– Он скальпирован, – сказал Анри. – Индейцы.
– Господи Боже милосердный, – пробормотала София, прижимая носовой платок к лицу.
Руфуса, стоявшего у борта повозки, стошнило.
И вдруг из лачуги донесся крик.
– Там есть кто-то живой, – произнесла Саския.
Никто не выказал особой спешки взглянуть, что там происходит, но пронзительный крик раздался снова, и Анри подошел к хибаре, толкнул дверь и вошел внутрь. Спустя минуту он вышел наружу. Судя по его лицу, он был потрясен до глубины души, но сказал, что женщины наверняка захотят увидеть все собственными глазами.
Прижимая к носу платочек, София переступила порог и остановилась у двери, ничего не видя в тусклом свете, сочившемся снаружи. Саския последовала за нею.
Венера подняла глаза на Сета.
– Я не пойду, – решительно заявила она. – Никто не знает, что там может случиться. Я не хочу этого видеть.
Послышался чей-то стон, и в воздухе появился другой запах, не гнилостный, как снаружи, но легко узнаваемый. Это была кровь. Вновь застонала женщина.
– Воды, Малинда, мне нужен глоток воды.
Внутри было темно, и София схватила Саскию за плечо.
– Где она, Саския? Я ничего не вижу.
– Ой, мисс Софи, – тихонько ахнула Саския. – Вон там.
Когда после яркого солнечного света их глаза привыкли к темноте, царившей внутри, они разглядели какие-то смутные контуры у того, что могло бы называться стеной, не будь это норой, вырытой в береговом обрыве. Это оказалась кровать, на которой кто-то был. Женщина полусидела на ней, прижимая обеими руками к груди какой-то сверток.
– Что случилось? – щурясь и растерянно моргая, спросила София. – Она ранена в грудь?
– Нет, – отозвалась Саския, которая подошла ближе.
Силуэт на кровати жалобно заговорил:
– Уильям? Это ты? Где ты был? Я звала тебя. Пришли индейцы? Ты боялся, что они придут… Я слышала крики, но ничего не могла сделать… Ребенок рождался тяжело, как и говорила мама. Мне нужна мама. Она знает, что делать. Мама, это ты? Ты не хотела, чтобы я выходила замуж за Уильяма, но теперь у нас родился ребенок. Это мальчик. Он плакал, но я покормила его. И сейчас он затих. Спит. – Женщина поднесла палец к губам. – Я тоже хочу спать, но мне больно… Мама?
– Она обозналась, бедняжка, – сказала София.
И тут Саския сдавленно ахнула.
– Ох, мисс София! Хуже!
Сверток, который женщина прижимала к груди, оказался ребенком. Поначалу складывалось впечатление, будто женщина убаюкала его. И только потом Саския и София заметили, что младенец был привязан к веревке, протянутой между ног женщины, и в лужу подсохшей крови, что окружала ее, сочилась и натекала свежая. Женщина дрожала всем телом и смотрела невидящим взглядом куда-то в одну точку.
София сказала:
– Мы не Уильям и не ваша мать, но мы пришли помочь вам. – Повернув голову, она прошипела: – Саския, что будем делать? – Младенец пошевелился. – Слава богу, ребенок еще жив! Я возьму его. А ты посмотри, что можно сделать для нее.
Но Саския лишь покачала головой:
– Не знаю, чем тут можно помочь. Это ее внутренности, то, что должно было выйти наружу вместе с ребенком, но не вышло. – Она отогнала мух, ползающих вокруг младенца и женщины. – О Господи Иисусе, ребенок…
Теперь, когда глаза ее привыкли к темноте, София поняла, что шевелится вовсе не младенец, а мухи, облепившие его. Отогнав мух взмахом руки, она увидела, что малыш изжелта-бледен и мертв. Желудок рванулся у нее к горлу, и она с трудом подавила рвотный позыв.
Женщина затянула колыбельную и принялась баюкать младенца, не обращая на них никакого внимания.
