Чуть позже Гугл поведал мне, что в Лондоне у него в тот день был концерт. И вплоть до сегодняшнего дня я понятия не имела, что он забыл в нашем крохотном магазинчике.
А тогда мой мозг словно заглючило, и он вырубился. Такое уже случалось с моим компьютером, когда монитор издает тихий ритмичный звук, после чего становится черным, и приходится перезагружать. И всякий раз, когда с ним происходит что-то подобное, я называю это эффектом Джастина Тимберлейка. Именно это случилось и со мной.
Щелчок.
Черный экран.
Джастин тогда улыбнулся мне и, наклонившись немного, чтобы посмотреть мне в глаза, с беспокойством спросил:
– Ты в порядке?
Я помотала головой, а он забрал из моей руки коробку с яйцами, положил ее в корзинку, которую я держала в другой своей руке, и снова улыбнулся.
– Береги яйца.
Вспоминая об этом, я всегда хохотала, а когда Джастин Тимберлейк сказал мне беречь мои яйца, не до конца отключившаяся часть моего мозга сгенерировала сотню шуток про овуляцию.
Нет, конечно, я не была настолько смелой, чтобы озвучить ему хотя бы одну.
Так что это был мой крест, который я несла всю жизнь: увидев поблизости знаменитость, я тут же впадала в ступор. На то время, чтобы, например, не перегреться и не выронить из рук десяток яиц в картонной коробке.
И вот ровно то же самое я почувствовала, увидев стоящего рядом со мной в проходе самолета Дженсена Бергстрома.
Щелчок.
Черный экран.
В то время как моя система перезагружалась, Дженсен отошел на шаг, попросил мужчину, собирающегося занять соседнее кресло, поменяться местами и сел рядом со мной.
Слава богу, я сидела. И не держала в руках упаковку яиц.
– Что… – договорить вопрос я не смогла из-за внезапно сжавшегося горла.
– Привет, – снова, еле дыша, произнес Дженсен.
Когда он сглотнул, мой взгляд переместился к его шее. Воротничок его рубашки был расстегнут. И ни пиджака, ни галстука. А когда я заметила его пульс на горле, мне внезапно стало очень жарко.
Я посмотрела на его лицо, и это было словно пробежаться по самым любимым связанным с ним воспоминаниям. Вспомнила крохотный шрам под левым глазом. Одну веснушку на правой скуле. Вспомнила, как его резец самую малость заходил на соседний зуб, что делало его идеальную улыбку более человеческой. Все эти мелкие недостатки лишали Дженсена совершенства, при этом превращая его лицо в самое любимое на свете.
А когда наши глаза встретились, вспыхнуло оно: невероятное по силе влечение.
Оно всегда между нами было, я же не придумала?
Но потом я предположила, возможно, с опозданием, что к такому мужчине, как Дженсен, будет тянуть любую женщину. Ну, то есть… Чееерт. Разве кто-то может спокойно пройти мимо? Да вы посмотрите только на него.
Что, собственно, я сама и сделала. Он надел не костюмные брюки, а черные джинсы, плотно сидящие на мускулистых бедрах, и темно-зеленые кроссовки Адидас… Шестеренки в моем мозгу запнулись, потому что такой повседневный вид для него – редкость, а через секунду снова завертелись, пытаясь понять, что он тут вообще делает.
– Привет… – я покачала головой, потом брякнула: – Я тебе так и не перезвонила, – слова позвучали как-то обрывочно, словно оторванные куски бумаги. – О боже! Ты был здесь? В Лондоне?
– Да, – ответил он, а потом слегка нахмурился. – И да, не перезвонила. А почему?
Вместо ответа из меня посыпались новые вопросы:
– Ты правда летишь домой в Бостон одним рейсом со мной? Разве такое бывает? Каковы шансы?
Я и сама не знала, как себя чувствовать по этому поводу.
Хотя нет, это не совсем так. Просто внутри смешалось столько всего, что я не знала, что именно возьмет верх.
Во-первых, эйфория. Совершенно рефлекторная. Он так хорошо выглядел и таким счастливым казался, а в глазах сверкала какая-то неистовая энергия, которая казалась спасительным кругом, брошенным мне за борт. Больше всего в жизни я любила быть с ним. И начинала любить и его самого.
Но было еще и во-вторых: настороженность. По понятным причинам.
И злость. Причины не менее понятны.
А еще, наверное, крохотная, но все-таки надежда.
– Да, про шансы – это интересно, – тихо ответил он, а затем улыбка последовательно коснулась его глаз, щек и наконец губ. – Ты летишь в Бостон?
Я пыталась правильно интерпретировать его с надеждой поднятые брови и внимательный взгляд.
– У меня запланировано три собеседования, – кивнув, ответила я.
Казалось, с его лица сползло все счастье.
– О.
Ну, что ж…
Кивнув снова и почувствовав, как сдавило горло, я отвернулась и прикусила язык, чтобы не ляпнуть: «Не беспокойся. Больше никаких нежелательных звонков от меня не будет».
– И они оплатили тебе первый класс? – пробормотал он. – Ничего себе.
Все, я сыта по горло этим разговором. Только это он и нашел интересным? Что я достойна дорогого билета? Отвернувшись к иллюминатору, я внутренне невесело усмехнулась.
За последние три недели я делала все возможное, чтобы перестать думать о нем. И на то, чтобы покончить с двухнедельным романом без перспектив, у меня ушло больше времени, чем забыть ту трясущуюся задницу, с которой я жила под одной крышей. А прямо сейчас, рядом с Дженсеном, мне стало еще больней.
– Пиппа, – тихо произнес он и осторожно положил руку на мою лежащую на колене ладонь. – Ты злишься на меня за что-то?
Я мягко убрала свою руку. Слова рвались наружу, но я сдержала их, потому что между нами не было ничего значимого.
Всего лишь интрижка.
Пиппа, черти тебя раздери, просто интрижка.
Я повернулась к нему и больше не смогла врать сама себе:
– Все дело в том, Дженсен, что то, что произошло между нами в октябре… Для меня это не просто интрижка.
Его глаза округлились:
– Я…
– А ты меня просто отшил.
Дженсен открыл рот, чтобы заговорить снова, но я опять его перебила:
– Слушай, я знаю, что и сама планировала не придавать этому никакого значения, но у моего сердца оказались другие планы. А сейчас я отворачиваюсь от тебя, потому что ты мне небезразличен… ну, еще потому, что хочу съездить тебе по лицу.
Покачав головой, будто точно не зная, с чего начать, Дженсен сказал:
– В субботу, прежде чем позвонить, я заезжал к тебе на старую квартиру. В воскресенье в попытке тебя найти написал Руби. И за последние три дня я звонил тебе каждые четыре часа.
