Посреди безжизненных пустынь и обширных степных долин встречались плодородные оазисы, где с древних времён процветали большие населённые города: Бухара, Самарканд, Мерв. Могучая река Оксус
29 несла свои мутные воды со снежных вершин Памира среди черных песков Кара-Кума и красных песков Кызылкума, орошая плодородную дельту Хорезма. В недоступных горных районах Памира и Гиндукуша сохранялись ещё старинные верования и обычаи, давно забытые на земле долин; там жили в своих неприступных замках суровые правители этих мест, гордые закалённые воины древних династий, не желавшие пока склонять свои головы под властью ислама. Ещё дальше, за опасными горными перевалами и бурными реками, лежала сказочная Индия, страна пряностей и благовоний, подчинить которую не смог даже сам Александр.
Именно там, на Востоке, и пытался разглядеть Аль-Мансур будущее своего народа, будущее ислама, источник своей силы. Возможно, в самых сокровенных своих мечтах он намеревался исполнить то, что не удалось Александру – завоевать весь мир, а не только его половину! И как когда-то Александр правил миром из Вавилона, в нескольких днях пути от его древних развалин он и основал свою новую столицу – город, смотрящий на Восток; город, чьё богатство, величие и слава будут неизменными на протяжении пяти столетий.
Одного только не мог тогда знать Аль-Мансур – что именно с Востока придёт к ним та последняя решающая сила, которая и опрокинет весь их мир обратно к тем низшим ступеням, с которых они с таким трудом поднялись лишь для того, чтобы снова упасть…
Но ничего зловещего пока не являлось перед взором всемогущего властелина. Все его мысли были направлены на обустройство новой столицы. Расположение города как нельзя лучше соответствовало его предназначению. Судоходная река делала возможным лёгкое сообщение с Персидским заливом, а значит, и торговля встретила бы здесь все условия для процветания. Отсюда легко было достичь любой границы халифата, как на Западе, так и на Востоке. Учреждённая при первых Аббасидах почтовая служба стала важным подспорьем в управлении огромными территориями государства. Её сотрудники, помимо понятных обязанностей почтальонов, были ещё и тайными агентами центральной власти, зорко смотрящими за делами в отдалённых провинциях. Багдад, как и много веков назад легендарный Вавилон, самим своим положением обязан был стать общемировой столицей, средоточием власти, торговли и науки. Так и случилось.
В 762 году первые камни легли в основание Багдада. Сто тысяч рабочих было занято на строительстве новой столицы Востока. Миллионы кирпичей один за другим ложились в ряд, поднимая вверх крепостные стены. Халиф Аль-Мансур самолично пристально следил за ходом работ и не гнушался отягощать себя мелочным вниканием в отдельные эпизоды стройки. Так, по дошедшим до нас свидетельствам, он приказал заточить в темницу одного из ответственных лиц за недостачу всего в пятнадцать дирхем! Если уж столь незначительные нюансы не ускользали от взора всемогущего господина, то можно себе представить, каким вниманием и заботой в целом был окружён возводимый им город.
Центром города стала круглая крепостная стена, в пределах которой находился дворец правителя и главная мечеть. В стене были устроены ворота, из которых по четырём сторонам света расходились четыре основные дороги, ведущие к отдалённым областям халифата. Отдельные кварталы отделялись друг от друга стенами и воротами, представляя из себя обособленные укреплённые районы со своими гарнизонами.
С гордостью и удовлетворением смотрел Аль-Мансур на растущие стены города. И назвал он его Мадинат ас-Салам, что означает Город Мира.
Город Мира… Можно только печально улыбнуться. Имя – как горькая ирония над тем, что случится с этим городом через тысячу двести лет. Дарованный Богом Город-сад превратился в проклятое место, где ежедневно на улицах и площадях взлетают на воздух начинённые взрывчаткой машины, и умирают десятки, сотни людей…
Со времён монгольского нашествия какой-то злой рок обрушился на этот город и не отпускает его до сих пор, не давая ему вновь стать великой столицей Востока. Затем последовали сотни лет бесконечных войн между иранскими шахами и турецкими султанами, когда Багдад переходил из рук в руки и становился яблоком раздора между двумя великими государствами, между шиитами и суннитами. Миллионы проживающих в городе шиитов по-прежнему не желают подчиняться центральным властям и слушаются только указаний своего имама из священного для них Неджефа
30.
Когда Багдад впервые был разрушен во время «Войны между братьями», между Аль-Мамуном и Аль-Амином, поэт оплакивал его в таких строках:
Багдад, поверженный в несчастье!
Бог дал тебе сначала счастье,
затем отнял.
И в наказанье за грехи, что были слишком велики —
сравнял с землей, наслал огонь
и довершил всё войной…
Как же актуальны оказались эти строки и по прошествии тысячи двухсот лет!
Мир постепенно возвращается на улицы этого города. Люди уже не боятся припаркованных машин, жизнь берёт своё, но пока что никто не может уверенно сказать, когда поэты вновь будут воспевать тот прежний Багдад – блистательную столицу Востока, Город Мира…
Камень
«По приказу мы его взяли – по приказу и возвращаем…»
Ночь замела все следы. Ушедший от погони фургон с таинственными налётчиками и грабителями пирамиды ещё некоторое время плутал по плохо освещённым улочкам и пустынным кварталам, пока, наконец, не скрылся в одном из неприметных ангаров на окраине Каира, у самой реки. Пленников разделили, Джон и Виктор оказались запертыми в тесной и душной комнатёнке, а Саида увели неизвестно куда. Наступившее утро и весь следующий день прошли как в дурном сне. События предшествующей ночи казались каким-то нереальным, выдуманным кошмаром. В ушах стоял треск автоматных очередей, грохот взрывов и крики раненых. Прямо перед собой, на расстоянии вытянутой руки, Виктор вновь и вновь видел столб пыли, поднятый бешено летящими лопастями вертолёта, готовыми вот-вот задеть и разнести в клочья их транспорт. Пыль, во множестве попавшая в глаза, на время сделала его почти слепым. Вокруг он видел только песок, песок и ничего кроме этого проклятого песка! Лицо, израненное камнями, превратилось в один большой кровоподтёк и причиняло нестерпимую боль. Если бы не эта боль, то он вполне бы счёл происходящее с ним разновидностью каких-то галлюцинаций.
Дважды за несколько часов оказавшись на грани между жизнью и смертью и попав в самые невероятные обстоятельства за все свои прожитые годы, он с трудом воспринимал окружавшую его действительность и предпочёл бы относиться к ней, как к иллюзии. Картинки прошедшей ночи мелькали в возбуждённом сознании, как вспышки яркого света: из темноты туннеля он снова попадал в чрево пирамиды, с замиранием сердца держал в руках серебристый контейнер, задыхался в пыли после взрыва, падал в бесконечную бездну каменного колодца и, наконец, сжимался от страха под градом летящих пуль.
